ВВЕДЕНИЕ

Изучение локальных текстов в настоящее время вызывает значительный интерес. Многие литературоведы обращаются к исследованиям образа места, локальной словесности, провинциальной литературы.

Кимры — город в Тверской области с населением около 50 тысяч человек. Первое упоминание о нём, имевшем в то время статус села, датировано 1546 г. Территория, на которой находилось село Кимры, передавалась различным владельцам за службу царю^[3]. Среди первых — близкие ко двору люди: боярин, князь В. Старицкий (родственник Ивана IV), боярин, князь Ф. Мстиславский (потомок Великого князя Литовского Гедимина), боярин, князь А. Львов, боярин Ф. Салтыков (отец П. Салтыковой, ставшей женой Ивана V). К этому времени Кимры получают известность как обувное село, растут и крепнут торговые связи, кимрские сапожники начинают получать государственные заказы по производству обуви.

В дальнейшем Кимры становились владениями родственников боярина Салтыкова, затем — рода Скавронских (родни Петра I) — графини А.К. Скавронской (супруги государственного канцлера графа М.И. Воронцова). Во времена «правления» Скавронских и Воронцовых Кимры развивались в торговом отношении, росло значение ярмарок. Это способствовало строительству в 1767 г.

В 1798 г. Е.В. Скавронская выходит замуж за мальтийского рыцаря, итальянца, графа Ю.П. Литту. Во время правления Павла I Литта был сослан в Кимры, которые стал обустраивать по своему вкусу — начав возводить каменный трёхэтажный дворец, создав зверинец, лебединый пруд, террасные пруды, липовые аллеи и др. Дворец достроен не был, поскольку после смерти императора Литте разрешили вернуться в Петербург. В этот же период процветали отношения села с Петербургом, больших размахов достигла торговля хлебом. Расширялись госзаказы; к 1812 г. кимряки обували почти всю русскую армию.

Последней владелицей Кимр стала графиня Ю.П. Самойлова, внучка Е.В. Скавронской-Литта, которой супруг ещё при жизни передал правление над вотчиной. В 1846 г. кимряки откупились от Ю.П. Самойловой, жившей в то время за границей, за внушительную сумму в 495 тысяч рублей.

В 1901 г. на правобережье нынешних Кимр, где тогда располагалась деревня Савёлово (присоединена к Кимрам в 1934 г.), появилась железнодорожная станция с одноимённым названием, впоследствии связавшая Кимры с обеими столицами. В 1907 г. в Кимрах строится обувная фабрика «Якорь», будущая «Красная звезда».

Статус города село обрело указом Временного правительства 3 (16) июня 1917 г. В 1918 г. Кимры стали во главе новообразованного Кимрского уезда Тверской области; в 1929 г. — Кимрского района Московской области, а в 1935 г. вошли в состав Калининской (ныне Тверской) области.

В конце первой — второй половине XX века на правобережье Кимр активно развивалось градообразующее предприятие — Савёловский

машиностроительный завод (до 12000 рабочих), в последние годы существенно сокративший объёмы производства.

Благодаря относительной близости к Москве (~130 км.) и расположению на берегах рек Волга и Кимрка, село, а впоследствии город, неоднократно возникало в путевых заметках. Во многих произведениях упоминается и важнейший местный промысел — обувное производство.

Очевидно, что в процессе изучения локальных текстов, мы сталкиваемся с пересечениями краеведческого и литературного дискурсов.

Литературные константы кимрского края

1. Весна 1877 — осень 1879 гг. — в этот период в имении Шубино (расположенном на территории современного Кимрского района, около села Печетово) жил А.А. Голенищев-Кутузов, работая над стихотворениями для первого, «Затишье и буря» (1878), и второго, «Стихотворения» (1884), сборников.

2. 24 (11 по старому стилю) декабря 1901 г. — в Кимрах родился А.А. Фадеев.

3. Июнь-ноябрь 1937 г. — пребывание в Кимрах О.Э. Мандельштама.

4. Осень 1937 г. — июнь 1945 г. — в Кимрах жил М.М. Бахтин.

5. Декабрь 1998 г. — создание Б.А. Ахмадулиной «Помышлений о Кимрах» — фрагмента цикла «Глубокий обморок».

Стихотворения А.А. Голенищева-Кутузова «кимрскими» можно назвать условно — образ места в них не просматривается; автор больше ориентируется на уездный центр — Корчеву, а также регулярно выезжает в Петербург. А.А. Фадеев посвятил Кимрам единственное письмо, опубликованное в местной «Коллективной жизни»; он важен Кимрам скорее как символ, предмет гордости (особенно в советское время). О.Э. Мандельштам и М.М. Бахтин оказались в Кимрах в 1937 г. с разницей в несколько месяцев. Обоим было запрещено селиться в Москве; они выбрали населённый пункт, максимально близкий к столице (за 101-километровой

отметкой), имеющий с ней железнодорожное сообщение. Мандельштам создал на кимрской земле стихотворения, называемые «савёловским циклом»^[4] (часто повторяется ошибка, определяющая местом проживания Мандельштамов географически несуществующий посёлок Савёлово; в нашей работе мы её исправляем). Бахтин в Кимрах закончил труд «Франсуа Рабле в истории реализма», а также «Дополнения и изменения к “Рабле”» 1944 года, ряд статей и набросков. Кимрский период — единственный в его биографии, сопряжённый с преподаванием в сельской школе; здесь ему ампутировали ногу (операцию, как удалось выяснить, проводил хирург В.П. Арсеньев, дальний родственник Лермонтова). До конца 1980-х гг.

Б.А. Ахмадулина — единственная из приведённого списка — Кимры посетить не успела, однако её «Помышления о Кимрах» оказали существенное влияние на самосознание кимряков на границе 1990-х — 2000­х гг. Фрагменты произведения публиковались в местных СМИ, исполнялись со сцены, досконально изучались на заседаниях кимрского клуба краеведов и литературной группы «Вдохновение». В исследовании акцентируется внимание на дружбе Б.А. Ахмадулиной с санитарками терапевтического отделения Боткинской больницы, «кимрским десантом»^[5]; сохранились письма, воспоминания. История Кимр воссоздавалась поэтом как посредством бесед с санитарками, так и благодаря кимрским краеведческим книгам, оказавшимся в отделении больницы.

Исторические константы кимрского края

1. Первое упоминание о Кимрах — 1546 г.;

2. Выкуп села Кимры у владелицы Ю.П. Самойловой — 1846 г.;

3. Строительство железной дороги — 1901 г.;

4. Основание фабрики «Красная звезда» (первое название «Якорь») — 1907 г.; Савёловского машиностроительного завода — 1915 г.;

5. Присоединение Кимр к Московской области — 1929 г.; присоединение Кимр к Калининской области — 1935 г.;

6. Присоединение к Кимрам ряда деревень, включая дер. Савёлово, и ж/д станцию «Савёлово» — 1934 г.

Не все краеведческие константы нашли отражение в художественных текстах. Писателями совершенно не затронуты расформирование Тверской губернии, присоединение Кимр к Московской, а затем — к Калининской области (тогда как с краеведческой точки зрения — это переломные, ключевые этапы кимрского бытования).

Сведения о первом упоминании Кимр и выкупе села находят отражение, в основном, в работах краеведов. Строительство железной дороги стало причиной изменения самосознания жителей Кимр — ускорился путь до Москвы, была в определённой мере преодолена оторванность от центра.

Фабрика «Красная звезда» и Савёловский машиностроительный завод (неоднократно меняющий название) нашли прямое отражение в художественных текстах.

Исторический и литературный пути пересекаются, но каждый рассматривает значимость явления по-своему. Важные событийно исторические константы (к примеру, присоединение Кимр к Московской области) далеко не всегда находят отражение в текстах. И наоборот — значительный «кимрский» текст (например, кимрская трилогия М.А. Рыбакова) не находит должного применения в краеведении. Между тем, наиболее объективное представление о населённом пункте складывается из многих составляющих — это и краеведческие изыскания, и образ места,

воссозданный в художественных текстах. Очевидно, что для краеведов становится существенным обращение к художественной литературе; литературоведам — к реальным историческим событиям.

И сами Кимры, и «кимрский текст» в истории России и русской литературы периферийны. Это подтверждается уже тем, что совокупное количество источников-текстов сравнительно невелико. Однако Кимры, так или иначе, отразились в творчестве В.Н. Татищева, Н.А. Некрасова, А.П. Чехова, А.Н. Островского, Т. Готье, М.Е. Салтыкова-Щедрина, В.А. Гиляровского, С.П. Подъячева, И.Г. Эренбурга, А.Н. Толстого, М.М. Пришвина, Б.Н. Полевого, Ф.И. Панфёрова, А.А. Фадеева, В.А. Кострова, А.А. Вознесенского, О.Э. Мандельштама, Н.Я. Мандельштам, Ю.В. Трифонова, А.Н. Рыбакова, А.И. Солженицына, Б.А. Ахмадулиной, Ю.М. Полякова, Л.А. Аннинского, Н.П. Красновой и др., поэтому целесообразно изучать этот обширный и разнородный материал.

Исследования локальных текстов актуальны сразу в нескольких аспектах. Когда внимание сосредоточено на регионах и их пограничных точках, изменяется восприятие литературного произведения (в связи с местными реалиями), уточняются неясные ранее детали: «Понимание локуса (города, территории, края) как текстасодержательно представляет принципиально новый, территориальный, аспект историко-литературного процесса»^[6].

В исследовании рассматриваются и анализируются этапы создания образа места. Учитываются географические (Кимры расположены на берегах рек; своеобразно деление на районы и др.), индустриальные (в частности, развитие обувного промысла) и другие особенности жизни села/города, нашедшие отражение в текстах. На их основе делается попытка выстроить систему структурных и содержательных особенностей, формирующих локальный образ.

В ходе описания выделялись наиболее репрезентативные (сапожное дело, ярмарки, деревянный модерн и др.) сегменты образа места, интерпретированные в художественных произведениях; «кимрские» тексты рассмотрены с момента первого упоминания о Кимрах (XVI век) до настоящего времени.

Основные цели исследования — изучить «кимрский текст» как способ репрезентации территории (1), выделить характеризующие его отличительные черты (2), рассмотреть культурную и историческую жизнь локуса (3), отражённую в текстах. При изучении локальной биографии (периода, в который жизненный путь писателя пересекался с Кимрами) необходимо показать, как город связан с судьбами тех или иных писателей. В исследовании затронуты три аспекта этой темы: «изнутри» — биографии значимых писателей, большую часть жизни проведших в Кимрах, в нашем случае это М.А. Рыбаков и С.И. Петров; «извне» — биографии авторов, относительно недолгое время проживших в Кимрах: О.Э. Мандельштам и М.М. Бахтин; «со стороны» — биографии людей, связанных с Кимрами скорее корпусом мифов, чем корпусом текстов: А.А. Фадеев и Б.А. Ахмадулина (4). Сочетая развёрнутые описания и биографические микросюжеты, мы можем внести существенные дополнения в методологию изучения локальных текстов.

На основании целей определяются задачи исследования — собрать (1) и описать (2) максимально возможный корпус текстов, посвящённых Кимрам, а также дополнить культурный контекст наиболее значимыми биографиями

писателей, напрямую связанных с Кимрами (3); ввести в научный оборот новые, значительные (пусть и в региональном масштабе) имена (4). Так, в диссертации изучены жизнь и творчество С.И. Петрова, погибшего в первые месяцы Великой Отечественной войны^[7].

На сегодняшний день наиболее значительным (к сожалению, и единственным) собранием «кимрских» текстов является антология «Город Кимры в художественной прозе и публицистике» (Тверь: Элитон, 2012. — 152 с.; составители д.ф.н. профессор Л.Н. Скаковская, к.ф.н. доцент А.М. Бойников при участии В.В. Коркунова и А.А. Петрова).

На страницах антологии произведения писателей, формирующих большинство культурных констант края, тематически поделены следующим образом: сапожный промысел, ярмарки и торговля, приближённость к столице и железнодорожный вокзал, реки Волга и Кимрка, переправы и рыбная ловля, микротопонимика (проявленная предельно кратко), православие, принадлежность к царскому селу, пожары, Великая Отечественная война, деревянный модерн и пр. Книга стала предтечей и настоящего исследования (нами передан блок архивных, в том числе уникальных, материалов составителям).

Изданию антологии предшествовала работа краеведов (первые интересующие нас публикации относятся к 1960-м гг.), собирающих тексты, так или иначе связанные с Кимрами. На сегодняшний день источники, приведённые ими, изучены и досконально описаны^[8].

Наша работа — закономерное развитие первых изысканий. Разумеется, оно не полно; работа по сбору «кимрских» текстов не прекращается, и уже в

процессе исследования было обнаружено несколько неизвестных ранее источников.

Объектом исследования становятся тексты (официальные документы, путевые заметки, художественные произведения, публицистические и автодокументальные свидетельства, исторические и краеведческие работы) XVI-XXI веков, связанные с Кимрами.

Предмет диссертационного исследования — локальный «кимрский текст».

Материалом исследования является корпус текстов, связанных с Кимрами. В первую очередь, следующие издания (дореволюционный период): грамоты и акты XVI века, В.Н. Татищев «Лексикон Российской исторической, географической, политической и гражданской»; переписка Великого князя Александра Николаевича с императором Николаем I. 1837 год, Т. Готье «Путешествие в Россию», Н.Г. Лебедев «Статистико­этнографическое описание села Кимры», Н.А. Некрасов «Кому на Руси жить хорошо», А.Н. Островский «Дневник путешествия по Волге 1856 г.», М.Е. Салтыков-Щедрин «Благонамеренные речи», «Современная идиллия», А.С. Столяров «Село Кимры и его обитатели»; (советское время): частушки о Кимрах, В.А. Гиляровский «Волга. Путеводитель по городам России», «Москва и москвичи», П.П. Дудочкин «Её судьба», Н.Я. Мандельштам «Воспоминания», О.Э. Мандельштам «Пароходик с петухами.», «На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь.», «Стансы», Б.Н. Полевой «Сапоги», Ю.Ф. Помозов «Течёт Волга», М.М. Пришвин «Башмаки», М.А. Рыбаков «Пробуждение», «Лихолетье», «Бурелом», «Первопуток», А.Н. Толстой «Пётр Первый», Я.З. Шведов «Кимры»; (современные тексты): Г.А. Андреев «Мы жили тогда на планете другой.», Л.А. Аннинский «Кимрогимния» («Кимрогения»), Б.А. Ахмадулина «Глубокий обморок», М.Б. Бару «Кольчуга из щучьей чешуи», В.И Белов «Хроника тех ещё времён», В.И. Коркунов «Страницы истории кимрского края» (в двух книгах), В.Ф. Кравченко «Книга реки. В одиночку под парусом», И.М. Михайлов

«Кимры», О.П. Ситнова «Кимры», А.В. Полубота «Деревянная симфония Кимр», А.И. Солженицын «Россия в обвале», «Очерки возвратных лет: 1994­1999» и др.

Помимо непосредственного упоминания региона в произведениях, мы обращали внимание и на тексты, в которых местом действия является кимрский край, повествование связано с выходцем из Кимр и.т.п. Тем не менее, для настоящего исследования важно понимание локуса как закрытого пространственного образа: «локус соотносится с конкретным

пространственным образом, отсылающим к действительности»^[9]. В нашем случае «конкретный пространственный образ» — Кимры.

В биографической главе материалом исследования являлись данные, полученные в архивах и музеях; воспоминания, материал, собранный нами в беседах с очевидцами, в т.ч. почерпнутый из домашнего архива, собираемого более пятидесяти лет.

Теоретическая и методологическая основа исследования. В качестве теоретической базы нами использовались работы М.М. Бахтина «Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа»^[10], статьи из сборника «Текст: семантика и структура» под ред. Т.В. Цивьян (М.: Наука, 1983 г.), В.Н. Топорова «Петербургский текст русской литературы» (СПб.: Искусство-СПБ), 2003), «Петербургский текст» (М.: Наука, 2009), Б.М. Гаспарова «Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования» (М., 1996), В.В. Абашева «Пермь как текст» (Пермь, 2000), Ю.М. Лотмана «Структура художественного текста» (М.: Искусство, 1970), «Культура и взрыв» (М., 1992), «Семиосфера» (СПб.: Искусство-СПБ, 2000), Н.А. Купиной, Г.В. Битенской «Сверхтекст и его разновидности» («Человек. Текст. Культура». — Екатеринбург, 1994), В.А. Кошелева «О литературной “провинции” и литературной

“провинциальности” Нового времени», Ю.Л. Фрейдина «Долгая память столиц и провинций», Е.В. Милюковой «Челябинск: окно в Азию или край обратной перспективы» (все три — в сборнике «Русская провинция: миф — текст — реальность». — М., СПб, 2000), В.Ю. Прокофьевой «Категория пространство в художественном преломлении: локусы и топосы» («Вестник Оренбургского государственного ун-та». — Оренбург, 2005), А.Л. Жебраускаса «Понятие культурных констант и поиск ориентиров постсовременности» («Известия Российского государственного педагогического ун-та им. А.М. Герцена». — СПб., 2006), А.Ю. Сорочана «Тверской край в литературе: образ региона и региональные образы» (Тверь: издательство М. Батасовой, 2010), П. Нора «Проблематика мест памяти» (СПб.: изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999).

Методологическую базу составили обозначенные труды В.Н. Топорова, В.В. Абашева, А.Ю. Сорочана, а также теоретические работы, представленные в сборниках «Текст: семантика и структура» и «Русская провинция: миф — текст — реальность» (М., СПб., 2000); материалы экспедиций, в частности «Материалы бологовских экспедиций 2004 года» М.В. Ахметовой и М.Л. Лурье^[11] и др.

При этом учитывалась методика бытописателей и краеведов, работавших в кимрском крае с середины XIX века: Н.Г. Лебедева^[12], М.В. Малюгина^[13], А.С. Столярова^[14] до трудившихся в XX веке: А.З. Суханова^[15] и П.Н. Орешкина^[16], а также современников: В.И. Коркунова^[17], В.П. Покудина^[18]и др.

В работе мы учитываем методологические принципы В.Н. Топорова, выявившего корпус текстов, связанных с Петербургом и описавшим его; определившего и систематизировавшего наиболее важные лексемы. Насколько это было возможно, мы выделили основные культурные константы и постарались зафиксировать слова, характеризующие их (итог данной работы представлен в Таблице, см. Приложение).

Также мы обращаемся к принципам, обозначенным М.Л. Лурье, который наметил пути исследования локального текста: «В существующих работах о городских локальных текстах наиболее распространены два подхода. В одном случае исследователи пытаются, анализируя материал, прежде всего обнаружить общие идеи (или мотивы), доминирующие в городском самосознании и формирующие его специфичность. Это позволяет в обобщенном виде воспроизвести “образ места” как сумму его основных семантических характеристик и образных кодов. Другой путь состоит в выявлении максимального репрезентативного ряда единичных объектов (напр., район города, прославленный земляк, изображение на гербе, эпизод городской истории и т.п.), которые в данном локальном тексте становятся предметом семантизации и фактором текстопорождения. Этот путь приводит к выявлению актуального тезауруса местной культурной традиции и, в пределе, — к идее описания каждого локального текста в словарно­энциклопедической форме»^{17 18 [19].}

Не отказываясь от первого подхода, мы концентрируем внимание на втором — начиная от генезиса и, анализируя последующие трансформации, доводим описание (на ключевых репрезентативных точках) текстов до сегодняшнего дня. Таким образом, можно наглядно проследить процессы

зарождения, затухания, варьирования тех или иных жизнеобразующих кимрских констант. В этом видится эволюция локального самосознания, дарвиновский отбор — под влиянием места (так, скажем, в кимрском крае исторически слабо развито сельское хозяйство вследствие болотистой местности) и времени (например, советское время предопределило разрушение ярмарочных традиций).

Наконец, мы обращаемся к работам А.Ю. Сорочана, отмечавшего, что «в XX веке литературное краеведение должно учитывать накопление “образов пространства” — и в творчестве местных авторов, и в “централизованных” репрезентациях локуса»^[20]. Вместе с этим мы понимали, что «недостаточно знать, какие писатели бывали или постоянно проживали в том или ином регионе и что они писали об этом регионе. Недостаточно составить перечень текстов, в которых упоминается данный регион»^[21]. Мы опирались на выявление культурных констант, наиболее репрезентативно, на наш взгляд, отражающих образ места, суть его духовной жизни и эволюции.

В качестве основного метода выявления «кимрского текста» мы использовали историко-литературный (это связано с относительной неразработанностью — вследствие новизны темы — научно­методологического аппарата и принципов выявления локальных текстов). Помимо художественных текстов, в работе рассматриваются и локальные биографии. Это даёт возможность точнее понять и проанализировать произведения, написанные в Кимрах или связанные с этим местом.

Степень разработанности проблемы. Образ места как литературно­исторический феномен впервые проявился в англоязычных исследованиях первой половины XX века^[22]. Структура исследования следует модели, заданной в монографии А.Ю. Сорочана, посвященной «тверскому тексту»: сбор и описание источников (1), встраивание их в национально-культурную

среду (2), обобщение собранного материала одновременно с реконструированием образа (3) и поиск причинно-следственных связей в полученном образе (4)^[23][24].

В отечественной практике текстуализация пространства началась с выявления петербургского текста (в 1973 г.) В.Н. Топоровым. Итогом первых изысканий стал труд «Петербург и петербургский текст русской литературы» (Петербург. — Тарту, 1984). В последующие годы проблематика локального текста, в первую очередь, как нового, неразработанного явления в науке, стала достаточно популярна (этому посвящены уже упомянутые исследования В.В. Абашева, А.Ю. Сорочана, а также монографии А.П. Люсого «Крымский текст в русской литературе» (СПб.: Алетейя, 2003), «Московский текст: Текстологическая концепция русской культуры» (М.: Вече: Русский импульс, 2013), диссертационное исследование Т.А. Юдиной «Концепт “Оренбург” в произведениях русских писателей XIX-XX вв.» (Оренбург, 2009), конференции, посвящённые столичным и провинциальным текстам и др.). По словам М.В. Строганова, «современную филологию

24

охватила тотальная текстуализация пространства» .

Попробуем разобраться в феномене локального текста, учитывая недостаточную разработанность (вследствие относительной новизны темы) понятийного и методологического аппарата на сегодняшний день. Говоря о локальном тексте, М.Л. Лурье вывел достаточно универсальное определение: «локальный текст (курсив М.Л. Лурье. — В.К.) понимается как система ментальных, речевых и визуальных и стереотипов, устойчивых образов, сюжетов и поведенческих практик, связанных с каким-либо городом и актуальных для сообщества, идентифицирующего себя с этим городом»^[25].

Соглашаясь с этим, отметим, что определение локального текста применительно к небольшим городам (Пермь в исследовании В.В. Абашева

— город провинциальный, но небольшим его не назовёшь) и более-менее объективный разговор о них не может быть в полной мере правомочным по одной причине: он формируется скорее не путём выборки и анализа, а накопления, где выборка и анализ в силу объективных причин — малого корпуса текстов — отходят на второй план. Это, в первую очередь, повышает роль и значение исследователя — сборщика текстов, поскольку от более полного перечня произведений, связанных с Кимрами, зависит максимально объективное выявление закономерностей и особенностей его представления. Большее значение приобретают первые упоминания о Кимрах — грамоты, описания, акты; в них задаются основополагающие для локуса элементы — промыслы, бытовые и географические особенности и т.д. Исходя из них, имея представление об исторических и топонимических чертах местности, можно подходить к определению непосредственно «кимрского текста».

В данном исследовании мы, помимо описания собранных материалов, старались проследить и за эволюцией места: духовной, производственной, бытовой, топонимической. Отдельно были отслежены изменения в образе кимряка (кимрячки).

В.Н. Топоров указывает на достаточный признак Петербургского текста: более глубокие сакральные сущности, тайный нерв, «путь к нравственному спасению, к духовному возрождению в условиях, когда жизнь гибнет в царстве смерти, а ложь и зло торжествуют над истиной и добром»^[26]. (Устойчивые описания, будь они «климатическими, топографическими, пейзажно-ландшафтными, этнографически-бытовыми и культурными»^[27] в этой системе нелегитимны.) В отношении «кимрского текста» ориентация на подобный признак вряд ли может быть применима, поскольку имеющихся текстов порой недостаточно для определения необходимых констант.

Предположение, что единый петербургский текст создаётся многими авторами (и другие теории Топорова относительно данного феномена)

активно оспаривается. Не соглашаясь с ними в сути (иначе сама работа по выявлению «кимрского текста» была бы бессмысленной) но соглашаясь в некоторых частностях касательно «осознавания» автором своей сакральности, процитируем мнение В. Шмида: «Петербургский текст никакими чертами текста не наделён. Он не обладает главным, то есть интенциональным единством, за которым стоит некий авторский замысел. Осознавание автором того, что он причастен к общему делу, а именно к созданию некоего сверхтекста, некоей формации, если и наблюдается, то лишь к концу существования этой формации, то есть в эпоху модернизма. Хотя классические представители этой формации создавали “петербургские” повести и поэмы вполне сознательно и специфическую их петербургскость понимали, идея соединяющего их большого ПТ (Петербургского текста. — В.К.) им была, конечно, чужда»^[28]. Такое мнение также имеет право на существование.

Очевидно, что «кимрский текст» как таковой обладает ещё меньшими чертами текста. Наделение текста кимрскими чертами становилось задачей небольшого круга авторов (например, М.А. Рыбакова, О.П. Ситновой, Я.З. Шведова). История, запомнившийся образ, интересное фонетическое созвучие чаще были условиями упоминания локуса. (Только одна тема прозвучала отчётливо во все временные периоды — обувной промысел.)

Локальный текст помогает выявить комплекс культурных констант — реконструировать их, и на этой базе обозначить ключевые точки развития населённого пункта, определить наиболее значительные его элементы — выявить своеобразие.

М.М. Звягинцева в работе «Константы региональной культуры» предположила, что «комплекс культурных констант является также основным содержанием культурной памяти», которая выражается «как

особая символическая форма передачи и актуализации культурных смыслов, выходящая за рамки опыта отдельных людей или групп, сохраняемая традицией, формализованная или ритуализованная»^[29]. То есть — тем или иным образом передаётся из поколения в поколение и охватывает общество шире, чем каждая конкретная группа.

Применительно к кимрскому краю выделяются культурные константы; именно они определяют базовую структуру локального текста. Следом за А.Л. Жебраускасом мы употребляем слово «константа» в его «качественном значении — “самое значимое”, “системообразующее”, а не в буквальном — “непреходящее”, “неизменное”»^[30].

Для Кимр это, в первую очередь, сапожный промысел (1), ярмарки и торговля (2), приближённость к столице и ж/д вокзал (3), Волга, Кимрка, та или иная переправа через них (4), микротопонимическая градация (5), православная традиция (имеется в виду, в первую очередь, Покровский собор, сохранившийся в памяти предков подобием Успенского собора Московского Кремля) (6), царское село (7), проблема наркомании (8) и некоторые другие.

«Кимрский текст» формируется и с учетом сложившихся представлений о нём, и с использованием текстов, вводящих новые, «нелегитимные» представления — чаще всего это частные характеристики места. Сосуществуют образ региона в контексте российской литературы и локальный образ, возникший непосредственно в кимрском крае. В исследовании акцентируются проявления гетеростереотипа (представления об иной общности; в нашем случае представления не кимрских авторов о Кимрах) и автостереотипа (представления о своём; в нашем случае

представления кимрских авторов о Кимрах)^[31] в художественных произведениях. Гетеростереотип формируется раньше. И к моменту появления первых свидетельств кимряков стереотипное представление о крае уже сформировано.

В.В. Абашев во введении к докторской диссертации «Пермский текст в русской культуре и литературе XX века» формулирует: «Историко­культурную жизнь любого исторически развитого локуса (города, региона) можно описать как процесс становления и эволюции особого “локального текста”, который формируется как существенное смысловое единство всех “высказываний” о данном локусе и закрепляется в культурном сознании как целостный образ места, оказывая формирующее влияние на его восприятие»^[32]. При этом локус — Пермь — понимается как текст, открывающий новые горизонты для интерпретации литературных произведений (в отношении «кимрского текста» мы поостереглись это делать). Одновременно с этим исследователь представляет «принципиально новый, территориальный, аспект историко-литературного процесса»^[33]. Здесь же вырабатывается и особый взгляд на саму Пермь. Но если Пермь — город с миллионным населением, как быть с Кимрами, население которых — менее 50 тысяч человек, а в досоветские времена составляло всего несколько тысяч? Возможны ли обобщения? Только частичные.

Единого канона в процессах выявления локальных текстов на сегодняшний день нет. В связи с этим логичным выглядит следующее утверждение В.В. Абашева: «Отмечая несомненные успехи литературной регионалистики, нельзя не признать, что в её развитии пока преобладает эмпирический, описательный подход. Сказывается недостаточная

разработанность теоретической основы таких исследований, учитывающих специфичность массового литературного материала»^[34].

Кимры как провинция особенно остро воспринимаются в последние десятилетия изнутри. Принадлежность к столице, пусть и «обувного царства», предопределяла особый взгляд на ближайшее окружение — сёла и деревеньки отступали перед миром сапожников; несомненным поводом для гордости служили государственные заказы на производство обуви. В.Н. Топоров в статье «Пространство и текст» выводил «два логических полюса соотношения: текст пространственен и пространство есть текст (т.е. пространство как таковое может быть понято как сообщение)»^[35]. Можно предположить, что текст в той же мере формирует пространство, как и пространство — текст, иначе большая часть исследовательской работы, текстуализирующей пространство, теряла бы смысл, становясь исключительно литературным краеведением. Тема пространства, так или иначе, проникает в локальные провинциальные тексты, особенно малых городов, расположенных в тени больших, как, скажем, Кимры, находящиеся между Москвой и Санкт-Петербургом. Аналогично описывали Бологое М.В. Ахметова и М.Л. Лурье в «Материалах бологовских экспедиций 2004 года»: «Благодаря своему положению на дороге из Петербурга в Москву, Бологое осмысляется как некий промежуточный, транзитный локус»^[36].

Транзитный локус. Находящийся в тени больших путей и свершений.

Железнодорожные пути связывают обе российские столицы и через Кимры.

Определив ключевые для развития города и района темы (культурные константы), мы можем судить об изменяющемся самосознании, духовном росте — об особости Кимр в ряду больших и малых российских городов.

Безусловно, пространство оказывает влияние на текст (пахотные земли не приносят большого урожая, приходится заниматься ремёслами, отсюда и сапожная тема). Но, одновременно, и текст оказывает влияние на пространство; обороненное кем-то словосочетание «Кимры — обувная столица» укореняется от поколения к поколению.

Есть и общие места, разбросанные по множеству текстов. Но как их выделить, если упоминания «одного и того же» применительно к Кимрам, могут разделять даже не годы, а века («Зарека» появляется у А.Н. Островского в XIX веке, затем у И. М. Михайлова в XXI веке, а между ними — иные формы употребления микротопонима)?

Ответ, предлагаемый нами, таков: описанием, в процессе которого будут фиксироваться «общие места», группироваться, выделяться из контекста.

Наиболее внятно, на наш взгляд, понятие локального текста прописано в докторской диссертации В.В. Абашева, где автор обращает внимание на теорию Ю.М. Лотмана: «.как текст может выступать и отдельное произведение, и его часть, и композиционная группа, жанр, в конечном итоге — литература в целом^[37]». От одного обобщения (текст = литература) нетрудно перейти ко второму (локус = текст). Затем в исследовании В.В. Абашева представлен дальнейший «путь» от текста к локальному тексту — через труды Б.М. Гаспарова («Действие презумпции текстуальности состоит в том, что осознав некий текст как целое, мы тем самым ищем его понимания как целого^[38]», Н.А. Купиной и Г.В. Битенской (текст как единица культуры, сверхтекст: «совокупность высказываний, текстов, ограниченная

темпорально и локально, объединённая содержательно и ситуативно, характеризующаяся цельной модальной установкой, достаточно определёнными позициями адресанта и адресата, с особыми критериями

нормального/анормального^[39][40]»). В.В. Абашев полагает, что « выходим к тому, чтобы всё богатство и многообразие знаковых (текстовых) репрезентаций локуса объединить в рамках особого текстового единства, а

40

именно локального текста ».

Учитывая множество толкований и не устоявшийся понятийный аппарат, а также ориентацию предыдущих исследователей преимущественно на масштабные локусы (Петербург, Москва, Пермь, Крым и др.), в диссертации мы уточняем определение локального текста: Локальный текст — это совокупность гетеростереотипных и автостереотипных текстуальных воплощений локуса, имеющих не случайный характер, в которых проявляются культурные константы края (или личное его восприятие), воспроизводящие образ места.

Мы поддерживаем идею, вынесенную в предисловие к сборнику «Геопанорама русской культуры: провинция и её локальные тексты»: «Очень часто разное представляется в виде хаотического набора местных достопримечательностей. Осмыслить их общность, увидеть в них проявление культурной традиции помогает сложившийся образ каждой из русских земель — “провинций”, благодаря которому она и воспринимается как культурный феномен» ^[41]. Итак, отталкиваясь от первой и основополагающей константы «Кимры — сапожное царство», мы начинаем изучать локус.

Важной частью работы, на наш взгляд, стала разработка биографической главы, в определённой степени отвечающая на вопрос, как особенности ландшафта, эпохи, культурного контекста местности влияют на личность и её талант.

В I главе нами исследуется «кимрский текст» — с момента появления первых свидетельств до наших дней. Это стало возможным благодаря

сравнительно малому количеству текстов, связанных с Кимрами (что, в свою очередь, предопределила относительная незначительность населённого пункта). При этом мы внимательно следили за проявлениями автостереотипа и гетеростереотипа. Предложенная периодизация такова: дореволюционный период (мы его делим на параграфы, посвящённые первым упоминаниям о Кимрах, переходу от торговых текстов к текстам литературным и зарождению литературы непосредственно в Кимрах), советское время (выделяя произведения 1920-1930 гг., военного времени и периода от послевоенных лет до начала 1990-х гг.), а также Кимры в современной художественной литературе и публицистике (с разделением на 1990-е и 2000­е гг. — вплоть до 2014 г.). И если в текстах дореволюционного периода автостереотип только зарождается, в советское время он существует в произведениях параллельно с гетеростереотипом. На пересечениях взглядов извне и изнутри мы заострили внимание, анализируя произведения последнего периода, поскольку отчётливо наметились расхождения в описаниях локуса: критическое (автостереотипа) и зачастую излишне положительное (гетеростереотип).

Во II главе мы концентрируемся на локальных биографиях Б.А. Ахмадулиной, М.М. Бахтина, О.Э. Мандельштама, С.И. Петрова, М.А. Рыбакова и А.А. Фадеева, по-разному связанных с Кимрами. Петров и Рыбаков — создатели автостеретипа — всю сознательную жизнь провели в черте города. Мандельштам и Бахтин оказались здесь (101-й километр) по причине невозможности жизни в Москве. Фадеев родился в Кимрах и несколько раз (в зрелости) бывал в этих местах. Ахмадулина здесь, напротив, ни разу не бывала, однако общалась и вела переписку с рядом кимряков. Анализируются «кимрские» произведения обозначенных авторов, в некоторых случаях даются новые трактовки (например, предлагается новое осмысление стихотворения О.Э. Мандельштама «На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь.»). Также в главе акцентируется внимание на том факте, что без изучения нюансов региональной биографии локальный (в нашем случае,

«кимрский») текст остаётся одномерным; при объединении истории места с историей образа места, на наш взгляд, краеведческая и литературоведческая работы выходят на новый уровень.

Для более точного понимания описываемых явлений, мы максимально насыщали текст историческими фактами, данными, почерпнутыми из архивов, библиотек, газетных подшивок и рассказов кимряков. Также мы старались учитывать максимальное количество свидетельств (даже не самого выдающегося литературного качества — где их взять в достатке?). В работе мы намеренно избегаем обозначения «городской текст», поскольку Кимры — бывшее село; город, включивший в себя ряд окрестных деревень, не может восприниматься в отрыве от района. В некоторой степени представленная работа — альтернативная история края; история, выявленная и проанализированная под иным углом, в которой город воспринимается через призму текста. Исследование не может считаться полным, поскольку его можно проводить бесконечно, как и любую литературно-краеведческую работу. В его процессе мы постоянно дополняли список текстов, искали новые пересечения и соотношения уже известных связей.

Научная новизна. В исследовании впервые изучается и описывается «кимрский текст»; обстоятельно рассмотрен локальный текст малого провинциального города, бывшего села. Предлагается новое определение локального текста, что видится уместным в период формирования научно­методологических представлений о данной проблеме. Научно продуктивным нам представляется и анализ нового локального материала, связанного с кимрской культурой, литературой и историей.

В диссертации сделан акцент на введение в научный оборот новых имён, в первую очередь, местного и областного значения; отдельные биографические исследования посвящены С.И. Петрову и М.А. Рыбакову — они призваны обогатить тверское литературоведение (в случае с обоими авторами имеют место и процессы возвращения имён). В диссертации представлены новые материалы о жизни и творчестве Б.А. Ахмадулиной,

М.М. Бахтина, О.Э. Мандельштама, С.И. Петрова, М.А. Рыбакова, А.А. Фадеева, внесены уточнения в творческие биографии названных авторов.

Структура и объём работы. Диссертационное исследование состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной литературы, включающего 280 наименований. Диссертация содержит 240 страниц, 1 приложение.

Практическая значимость исследования состоит в возможности применения полученных данных в выявлении и описании локального текста. Результаты исследования могут быть использованы в вузовских и школьных курсах по литературному краеведению, истории литературы, в спецкурсах и спецсеминарах, посвященных проблематике локального текста.

Теоретическая значимость исследования заключается в расширении научных знаний в области изучения и описания локального текста и биографических материалов, а также в научном осмыслении «кимрского текста». Представленная диссертация — первое подобное исследование, сконцентрированное на малом локусе, что делает её теоретические и методологические построения существенными для последующих научных изысканий.

Степень достоверности результатов исследования обеспечивается, с одной стороны, основательным анализом накопленной литературы по проблематике локального текста, с другой стороны — всесторонним исследованием и анализом практического материала.

Апробация результатов.

Выступления. Доклад в рамках круглого стола VII поэтических встреч «Берновская осень». Пос. Берново Тверской области. 2 октября 2011 г. («“Савёловский период” в русской литературе»); I Научно-практическая конференция «Современная русская литература: истоки, перспективы, параллели». Москва. 29 октября 2011 г. («“Савёловский период” в русской литературе»); I Международная научная конференция «Связь времён», посвященная 75-летию со дня рождения Беллы Ахмадулиной. Москва. 28 мая

2012 г. («“Столица сердца” Беллы Ахмадулиной. Кимрский след в творчестве поэта»); Международная научная конференция «Настоящее как сюжет». Тверь. 12 мая 2013 г. («Образы санитарок в цикле Беллы Ахмадулиной “Глубокий обморок”: к вопросу о герое времени в художественной литературе»); Лекция в Останкинском институте телевидения и радиовещания. 20 ноября 2013 г. («“Кимрский текст” русской литературы»).

Публикации.

Книги. Коркунов В.И., Коркунов В.В. Кимрская старина 3. — Кимры, 2004; Коркунов В.И., Коркунов В.В. Страницы истории кимрского края. — Тверь: Марина, 2008; Коркунов В.В. Савёловский период в судьбах русской литературы. — Кимры, 2012; Коркунов В.И., Коркунов В.В. Кимрская старина 7. — Кимры, 2012; Коркунов В.В. Люди кимрского края. — Кимры, 2014; Коркунов В.И., Коркунов В.В., Коркунова М.П. Страницы истории кимрского края. Книга третья. — Кимры, 2015; Коркунов В.В. Кимры в тексте. — М.: Академика, 2015.

Статьи в книгах и сборниках. Коркунов В.В. 80 лет литгруппы: от кружка до «Вдохновения» // «Где-то в городе.». — Кимры, 2007. — С. 3-8; Коркунов В.В. «Пароходик с петухами». О пребывании Осипа Мандельштама в Кимрах // В зеркале. — Тверь: Марина, 2008. — С. 96-105; Коркунов В.В. «Не совсем ведь я ушёл.» Пропавший голос Сергея Петрова // Обретённый голос / Под ред. В.В. Коркунова. — М.: издательство журнала «Юность», 2011. — С. 3-13; Коркунов В.В. Литературная группа «Вдохновение» // Молодой Петербург 2010-2011. — СПб, 2011. — С. 169­179; Коркунов В.В. Образы санитарок в цикле Беллы Ахмадулиной «Глубокий обморок»: к вопросу о герое времени в художественной литературе // Настоящее как сюжет: материалы международной научной конференции. — Тверь: издательство М. Батасовой, 2013. — С. 246-249; Коркунов В.В. Петров Сергей Иванович // Тверские памятные даты на 2014 год. — Тверь: ТО «Книжный клуб», 2013. — С. 198-200; Коркунов В.В. Временное пристанище. «Дачные каникулы» Осипа Мандельштама // Корни,

побеги, плоды. Мандельштамовские дни в Варшаве. — М.: РГГУ, 2015. — С. 281-308.

Периодические издания (выделены издания, входящие в список ВАК). Коркунов В.В. «Пароходик с петухами» (О пребывании Осипа Мандельштама в Кимрах). Предисловие Б.А. Ахмадулиной // Знамя. — 2009. № 2. — С. 153-158; Коркунов В.В. Подрезанные крылья. «Савёловский период» Михаила Бахтина // Юность. — 2010. № 9. — С. 29-37; Коркунов

B. В. «Милая, милая Таня.» (о Б.А. Ахмадулиной) // Тверской литературный альманах. — 2010. № 13. — С. 113-119; Коркунов В.В. Возвращение Михаила Бахтина // Тверской литературный альманах. — 2010. № 13. — С. 120-121; Коркунов В.В. Стихи о больничной одинокости. «Глубокий обморок» Беллы Ахмадулиной // Осиянное слово. — 2011. № 2. — С. 103­108; Коркунов В.В. Литературная мозаика // Литера. — 2012. № 6. — С. 101­116; Коркунов В.В. Памяти великого поэта (об О.Э. Мандельштаме) // Homo Legens. — 2012. № 2-3. — С. 182-187; Коркунов В.В. «Столица сердца» Беллы Ахмадулиной. Кимрский след в творчестве поэта. Комментарии // Знамя. — 2011. № 9. — С. 199-209; Коркунов В.В. Зарождение литературы в Кимрах // Вестник ТвГУ. Серия «Филология». — 2013. Выпуск 4. —

C. 221-225; Коркунов В.В. «Дачные каникулы» Михаила Бахтина // Зарубежные записки. — 2013. № 2. — С. 106-120; Коркунов В.В. Ещё раз о «Савёловском периоде» Осипа Мандельштама. К вопросу о разночтениях в стихах и сохранении памяти поэта в Кимрах // Вопросы литературы. — 2013. Ноябрь-декабрь. — С. 125-132; Коркунов В.В. Локальный текст как предмет исследования // Гуманитарные, социально-экономические и общественные науки. — 2014. № 6/2. — С. 196-198; Коркунов В.В. Локальный текст: к вопросу объединения биографического и исторического контекстов // Дети Ра. — 2014. № 7. — С. 73-76; Коркунов В.В. Рифма к слову «кимры» // ЛитГост. — 2014. № 11. — С. 12; Коркунов В.В. На пути к «кимрскому тексту»: теория и практика // Вопросы литературы. — 2014. Ноябрь-декабрь. — С. 325-344; Коркунов

В.В. А. А. Фадеев: осуждённый быть жестоким // Тверская старина. — 2015. № 35. [В печати].

Положения, выносимые на защиту.

1. «Кимрский текст» в русской литературе — постепенно формирующееся единство, для которого характерно взаимодействие автостереотипа и гетеростереотипа. На материале текстов, созданных в Кимрах и о Кимрах, мы можем выделить основные черты авто- и гетеростереотипов в локальном тексте.

2. Особенность «кимрского текста» — постепенное усиление базовых локальных констант, самых значимых, системообразующих элементов локуса (сапожный промысел, приближенность к столице, железнодорожный узел и др.). В литературе XIX-XXI веков мы можем обнаружить, как эти константы определяют формирование образов Кимр и кимряков.

3. «Кимрский текст» — яркий пример текста провинциального; ему свойственно противопоставление двух моделей: Кимры — центр мира и Кимры — окраина. В текстах местных авторов до 2000-х гг. Кимры представлены условным «центром»: «одно из лучших сёл» (Н.Г. Лебедев), «счастлива я только здесь» (О.В. Федотова); в текстах новейшего времени наметился мотив «окраинности»: Кимры как малый городок (Ю.Г. Максименко, Л.О. Старшинова, Л.И. Куляндрова). В гетеростереотипе «оппозиция» определяется исходными целями текста: путешественники видят в населённом пункте то «сильно развитое, богатое и представительное село» (Н.Н. Лендер) или «сапожный центр» (С.П. Подъячев), столицу деревянного модерна (М.Б. Бару); «периферия» чаще описывается при случайных посещениях села/города (Т. Готье).

4. Многие тексты содержат стереотипный образ провинциального города; принципы стереотипизации заимствуются из краеведческого дискурса. Особенно это характерно для литературы конца ХХ века. Взаимодействие литературы и краеведения на примере Кимр сводится к созданию ряда текстов, в которых условно представлены ключевые

исторические события (самый репрезентативный пример: «Помышления о Кимрах» Б.А. Ахмадулиной) без фактических искажений.

5. Биографии авторов, связанных с кимрским краем, составляют очень важный элемент локального текста. Это касается как писателей, связанных с Кимрами условно (Фадеев родился в городе, Ахмадулина здесь не бывала), так и авторов, составлявших «гордость кимрского края» (автостереотипы в данном случае проявляются и в конструировании биографии).

6. На основе анализа и сопоставления «кимрского текста» с иными типами провинциального текста представлено уточнённое определение: локальный текст — это совокупность «внешних» и «внутренних» текстуальных воплощений локуса, в которых фиксируются культурные константы региона.