2.3.1. О.Э. Мандельштам: последние стихотворения

Даже для приблизительного понимания, какие чувства испытывал в Кимрах О.Э. Мандельштам, стихов, названных исследователями «савёловским циклом», решительно недостаточно. Это был период борьбы, выживания и — угасания.

маршруты мандельштамовской судьбы. Но летом 1937 г. надежда (впрочем, мы уверены, она не исчезала вплоть до последней минуты) продолжала теплиться, и в этот период было принято решение «передохнуть и оглядеться»^[327]. Именно супруга поэта, Н.Я. Мандельштам, оставившая мемуары о многих эпизодах их жизни, помогает нам увидеть Кимры 1930-х гг., какими они попали в стихи; какими их увидела чета Мандельштамов.

До недавнего времени во всех биографических очерках и монографиях о поэте Кимры и Савёлово считались разными, независимыми друг от друга населёнными пунктами. Так, на страницах книги воспоминаний Н.Я. Мандельштам читаем: «“Рано что-то мы на дачу выехали в этом году”, — сказал О.М., укрывшись от московской милиции в Савёлове, маленьком посёлке на высоком берегу Волги, против Кимр»^[328]. И на допросе 17 мая 1938 г. поэт скажет: «По окончании высылки летом 1937 г. я приехал в Москву, не зная того, что мне запрещено проживать в Москве. После этого я выехал в село Савёлово.»^[329] И, тем не менее, правильнее говорить именно о Кимрах. В августе 1934 г. ВЦИК постановил присоединить к небольшому, расположенному на левом берегу Волги городку, несколько сопредельных деревень, в числе которых было и правобережное Савёлово^[330]. Берега, разной высоты, позволяли кимрякам смотреть на «новообретённую территорию» с

небольшой возвышенности, и эта «неровность» отразилась в стихах: «Против друга — за грехи, за грехи —/ Берега стоят неровные,/ И летают за верхи, за верхи/ Ястреба тяжелокровные —/ За коньковых изб верхи.»^[331]

Ещё один нюанс: поскольку стихотворения были посвящены другой женщине, появление стоящих друг против друга берегов, вкупе с их греховностью, могут быть следствием этого «незаконного» влечения; метафорически ситуацию можно представить многогранно — берега как символ разлуки, невозможности быть единым целым; «против» друга — в политическом аспекте, поскольку Е.Е.

Отметим, что ястреб — часто встречающаяся в этих местах птица, и обратим внимание на неровные берега. «Грехи», в которых поэт видел причину их неровности — неровное бытие? — могут быть следствием уничтожения Покровского собора, располагавшегося на левом берегу (где в настоящее время находится драмтеатр), взорванного в 1936 г. — за год до приезда в Кимры Мандельштамов.

Важно пояснить: наша правка касается именно биографического аспекта жизни Мандельштама, тогда как литературная локация определена самим

поэтом: «Савёлово» (так он подписывал написанные здесь стихотворения; последнее сказано условно: ни одного автографа «савёловских» стихотворений не сохранилось) становится «местом действия»^[334] — в противовес исторической правде. «Савёловский цикл» (выражение В.А. Швейцер) укладывается в «хронологическую и локальную циклизации», используемые поэтом. Ощутимо единение «локальных» и «культурных» ассоциаций^[335], отразившихся в текстах (например, описание пейзажных особенностей и содержания газеты «Правда» и др.). Очевидна оппозиция «центр — периферия». Лубочность Савёлова (коньковые избы) противопоставляется столице («А в Москве ты, чернобровая.»^[336]); провинциальность Кимр передана и через образ местного жителя — умалишённого косаря.

Приведённые выше сведения оказались убедительными для российского мандельштамоведения.

По воспоминаниям очевидца, супруги переправлялись на кимрскую (и савёловскую) сторону с помощью бакенщика Фирсова, торговавшего рыбой и курсировавшего между левым (где и располагался его дом) и правым берегами^[338].

Известно, что 26 июня 1937 г. О.Э. Мандельштам был в Кимрах. На это указывает телеграмма, найденная в архиве поэта В.А. Швейцер^[339].

Мандельштамы выбрали Кимры, потому что город находился в относительной близости от Москвы — на границе 101-километровой зоны — и железнодорожное сообщение между Москвой и Кимрами позволяло супругам регулярно посещать столицу. «Савёловский период» жизни Н.Я. Мандельштам в воспоминаниях называла «дачным», так как они «.не собирались пускать корней и жили как настоящие дачники. Это была временная стоянка.»^[340] Мандельштамы покинули Кимры, вероятно, к ноябрю 1937 г. Этот вывод можно сделать из упомянутых воспоминаний: «Осенью стал вопрос о переезде из Савёлова, и мы снова изучали карту Подмосковья. Лёва (Л. Бруни. — В.К.) посоветовал Малый Ярославец. Осенью рано темнеет. Освещен в Малом Ярославце был только вокзал. Мы шли вверх по скользким от грязи улицам и по дороге не заметили ни одного фонаря, ни одного освещённого окна, ни одного прохожего»^[341]. Пробыв там до утра, они вернулись в Москву, а оттуда И.Э. Бабель направил опального поэта в Калинин (ныне Тверь) к Н.Р. Эрдману. 5 или 6 ноября Мандельштамы были уже там^[342].

Так получилось, что «временная стоянка» оказалась весьма непродолжительной, однако итоги её — значительны. Гостившая у Мандельштамов в Кимрах Н.Е. Штемпель, практически единственная слушательница его новых стихов, вспоминала, что в Савёлове О.Э.

откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь.» Они же на сегодняшний день являются последними в его творческой биографии.

В Савёлове Мандельштамы арендовали дачу. Они прогуливались по отстраивающемуся правобережью, переправлялись в «старый город».

В нашем распоряжении несколько фотографий и газетные публикации с воспоминаниями очевидцев; трудно достоверно представить городской быт, шум базарной площади — атмосферу развивающегося (хоть и на останках церквей и патриархального прошлого) города. Взгляд «изнутри» — ценен, но, оценивая самого себя, важен и взгляд со стороны. «Лес там чахлый, — вспоминает Н.Я. Мандельштам. — На пристанционном базаре торговали ягодами, молоком и крупой, а мера была одна — стакан. Мы ходили в чайную на базарной площади и просматривали там газету. Называлась она “Эхо инвалидов” — нас так развеселило это название, что я запомнила его на всю жизнь. Чайная освещалась коптящей керосиновой лампой, а дома мы жгли свечу, но О.М. при таком освещении читать не мог из-за глаз. Да и книг мы с собой почти не взяли.»^[344]

Художественный вымысел — или метафора времени? — вступает в противоречие с действительностью. Название чайной — «Эхо», относящееся к промартели инвалидов^[345]. Но образ создаётся убедительный — куда ещё могло занести в Кимрах опального поэта, как не в пристанище сирых и убогих? С другой стороны выражение Н.Я. Мандельштам можно расценивать как образ — 1937 г. для общества был очевидно «больным», время было «инвалидным». В этом аспекте мы допускаем осознанную неточность.

Поскольку сохранившихся воспоминаний сравнительно немного, постараемся максимально развёрнуто процитировать свидетельства, описывающие (и характеризующие) Кимры того времени, кратко комментируя и уточняя их.

улицами. — Все дома в нем казались добротными: деревянные, со старинными наличниками и воротами. Чувствовалась близость Калязина, который в те дни затоплялся (это ошибка памяти, часть Калязина была затоплена позднее, в 1940 году, в связи с постройкой Угличского гидроузла. — В.К.). То и дело оттуда привозили отличные срубы, и нам тоже хотелось завести свою избу. Но как ее заведешь, когда нет денег на текущий день? Жители Савелова работали на заводе (Савеловский машиностроительный завод. — В.К.), а кормились рекой — рыбачили и из-под полы продавали рыбу. Обогревала их зимой тоже река — по ночам они баграми вылавливали сплавляемый с верховьев лес. Волга еще оставалась общей кормилицей, но сейчас уже навели порядок и реки нас больше не кормят.»^[346]

Савёловский завод в скором времени станет градообразующим предприятием, работники его отстроят новый район — т.н. Новое Савёлово. Уйдут в небытие когда-то добротные деревянные дома (наиболее показательно в этом смысле исследование Г.А. Андреева^[347]), на их месте вырастут пяти- и девятиэтажки, детские сады, школы. Возможно, в этих метаморфозах времени исчез дом, в котором в 1937 г. остановились Мандельштамы. Найти его не удалось, хотя экспедиции, организованные библиотекарями и краеведами (в том числе и автором исследования), предпринимались.

Савёлово строилось и развивалось. Естественно, Кимры (имеем в виду центр города), располагавшиеся на левобережье Волги, на которых оставили след голодные 1920-е гг., выглядели менее презентабельно. Но и говорить об облупленном и полуразваленном городке (об этом ниже свидетельствует Н.Я. Мандельштам) было бы неверно. Подтверждением тому — сохранившиеся фотоматериалы.

Мандельштамы «предпочли остаться в Савелове — конечной станции Савеловской дороги, а не забираться в Кимры, облупленный городок на противоположном берегу, потому что переправа осложняла бы поездки в Москву (постоянный «капитальный» мост через Волгу был построен в 1978 году; с 1925 года до конца 1940 года в Кимрах действовал раздвижной — для пропуска судов — понтонный мост.

К нам в Савелове ходили женщины, предлагая срубы по самой дешёвой цене, а мы только облизывались, так аппетитно они расписывали стены, крепкие и желтые, как желток. Быть может, в странах капитализма нашлись бы чудаки, которые бы собрали ссыльному поэту на мужицкий дом

348 с коровой, но у нас это исключено» .

Очевидно, что в Савёлове, внешне приглянувшемся Мандельштамам, оставаться надолго они не планировали. Поэт пытался вернуться к обычной жизни, которая, естественно, не имела ничего общего с Кимрами (для него они были и провинцией, и периферией). Тоска, раздражение — спутники Мандельштама того времени, отражённые в записных книжках Е.Е. (Лили) Поповой: «Расстроили меня, обозлили два звонка М, даже три. Это непроходимый, капризный эгоизм. Требование у всех, буквально, безграничного внимания к себе, к своим бедам и болям»^[348][349]. Впрочем, вдохновляла поэта сама Е.Е. Попова, и он посвящал ей стихотворения, о которых супруга, разумеется, не знала.

Поиск следов О.Э. Мандельштама в самих Кимрах оказался задачей неблагодарной. Первыми заинтересованными оказались члены Кимрского клуба краеведов, библиотекари и журналисты. В районной газете «За

коммунистический труд», в декабре 1990 г. и марте 1991 г. появилось два небольших материала. В первом сообщалось, что в 1937 г. в Кимрах жил «известный советский поэт» О.Э. Мандельштам. Читателям адресовалась просьба — вдруг кто-то вспомнит о тех временах?^[350]

Откликнулся Ю.Г. Стогов, рассказавший, что видел О.Э. Мандельштама с супругой в компании предположительно артиста В.Н. Яхонтова. В газете была приведена выдержка из его воспоминаний: «Он помнит, как однажды загляделся на жену Мандельштама, а Яхонтов, увидев это, сказал ей: «Вот, у Вас ещё один поклонник появился»^[351].

Этой информации нам показалось недостаточно, и в апреле 2007 г. автор исследования отправился к местному старожилу и зафиксировал его воспоминания о летних месяцах 1937 г.^[352]

Не стоит, впрочем, забывать, что в ту пору Ю.Г. Стогову было девять лет, а потому его воспоминания нельзя рассматривать как априори достоверные. Но, сравнивая рассказ Стогова с воспоминаниями Н.Я. Мандельштам (а также Н.Е. Штемпель), мы склоняемся к его умеренной правдивости. Во всяком случае, за неимением других свидетельств, рассказ Стогова представляет немалую ценность.

О том, что О.Э. Мандельштам приехал в Кимры, тетке Ю.Г. Стогова рассказала подруга-учительница; той, в свою очередь, сообщил муж, некто Тулицын, заведовавший гороно. Жила родственница Ю.Г. Стогова возле электростанции, на левобережной стороне Кимр. Маленький Юра в летние месяцы часто приходил сюда: его привлекали берега Кимрки и Волги, кряжистые деревья, дающие большую тень. Странного (по его словам) мужчину он заметил сразу, но подойти — боялся. Тётка подсказала: «Это известный поэт, Мандельштамом зовут». Смелости Юра набрался в один из следующих дней, подойдя к мужчине и его спутникам, предположительно —

Н.Я. Мандельштам и В.Н. Яхонтову (П.М. Нерлер, комментируя эту встречу, полагает, что спутниками О.Э. Мандельштама были В.Н. Яхонтов и его супруга Е.Е. Попова, тогдашнее романтическое увлечение поэта — отметим, что П.М. Нерлер ссылается на наше исследование как на первоисточник^[353][354]).

Спутники остановились под деревьями возле электростанции (это было излюбленным местом Мандельштама для бесед — по воспоминаниям Ю.Г. Стогова), недалеко от места впадения Кимрки в Волгу. В тридцати метрах располагался домик бакенщика Фирсова, где они покупали рыбу и который перевозил их через Волгу на савёловскую сторону.

По словам Стогова, Мандельштамы снимали на савёловской стороне дом некоего Чусова — небольшой, с зелёной крышей. Располагался он возле леса,

354 на самой границе города .

«Домик с зелёной крышей» сохранился в воспоминаниях Н.Е. Штемпель, которая добавляет ещё одну деталь к этому периоду жизни поэта: «Нашла нужную улицу и дом; в окне увидела Осипа Эмильевича. Он таинственно поднёс палец к губам, молча вышел ко мне, поцеловал и ввёл в дом. Надежда Яковлевна тоже мне обрадовалась.

В бревенчатом доме они снимали полупустую комнату, но в этом была какая-то дачная прелесть, казалось больше воздуха»^[355].

И всё-таки пристанищем в полном смысле этого слова Кимры назвать нельзя. Поэт регулярно посещал в столицу, где его ждали (или он полагал, что ждали — кто добровольно будет общаться с опасным «выселенцем»?) друзья и знакомые. Помимо четы Яхонтовых, он бывал в доме Шкловских (их дом находился в непосредственной близости от Савёловского вокзала); у литературоведа Н.И. Харджиева, художников Л.А. Бруни и А.А. Осмёркина,

архитектора Л.М. Наппельбаума и супругов Бернштейн. Побывали Мандельштамы и в Переделкине у Б.Л. Пастернака.

За время «дачного периода» 1937 г. поэту удалось на два дня выехать в Ленинград, откуда в Савёлово ему постоянно писал брат Евгений. Там он в последний раз увиделся с отцом и А.А. Ахматовой. В Кимры к Мандельштамам также нередко наезжали друзья — Н.Е. Штемпель, Яхонтовы и др.^[356]

История стихотворений, написанных О.Э. Мандельштамом на кимрской земле и называемых исследователями «савёловским циклом» таинственна, поскольку большинство их них обращены к «другой женщине» (Е.Е. Поповой); супруга поэта, Н.Я. Мандельштам, до определённого момента ничего о них не знала.

Сколько их было написано за полугодичное пребывание поэта на кимрской земле? Н.Е. Штемпель вспоминает о ночной прогулке, случившейся то ли в конце июля, то ли в начале августа 1937 г. в савёловском лесу, во время которой поэт читал ей новые стихи:

«Полночи мы с Осипом Эмильевичем бродили по лесу вдоль берега Волги. Надежда Яковлевна с нами не пошла. Осип Эмильевич рассказывал мне, как они жили эти два месяца после отъезда из Воронежа, прочитал все новые стихи. Мне кажется, их было десять или одиннадцать. Насколько я помню, это были небольшие (по количеству строк) стихи, лирические, любовные... Стихи пропали при последнем обыске и аресте. Надежда Яковлевна не знала их наизусть, как знала воронежские. Списков ни у кого не было...»^[357]

Сколько стихотворений было написано после, с августа по ноябрь, неизвестно никому. Итак, в Кимрах Мандельштам написал цикл из 10-11 стихотворений, из которых до нас дошли три: «Пароходик с петухами», «На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь.» и «Стансы». Существовали ещё, по крайней мере, два стихотворения, которые можно отнести к «савёловскому циклу». Это так называемое «канальское» (так его называл сам поэт), написанное по заказу из Москвы, от Союза писателей. Для его создания Мандельштам посетил Канал Москва — Волга (вскоре переименованный в канал имени Москвы), вероятно, как полагает П.М. Нерлер, до 15 июля 1937 г.^[358] Однако, несмотря на этот факт, стихотворение не содержало никаких политических подтекстов (что подтверждало бы его «заказной» характер); это было, по воспоминаниям вдовы, обычное пейзажное стихотворение. Спустя годы Н.Я. Мандельштам вместе с А.А. Ахматовой сожгла его в Ташкенте — по причине слабости текста^[359].

Вторым ненайденным стихотворением условно можно назвать «Черкешенку». Нам известны лишь его название (также условное) и рассказ Е.Е. Поповой, который, как полагает В.А. Швейцер, мог лечь в основу сюжета. Идея «Черкешенки» заключалась в том, что горцы, увидев прекрасную девушку, предложили деду продать внучку за стадо овец или даже коней. Дед отказывался, однако горцы все торговались и торговались. «Дедушка снова замотал головой, а я подумала: разве внучки продаются?»^[360].

Стоит упомянуть, что существовало еще одно стихотворение, которое, по воспоминаниям Н.Е. Штемпель, тематически отличалось от других. В нём Мандельштам резко отрицательно отзывался о смертной казни. Но поскольку в известных нам «савёловских» стихотворениях ни о чём подобном не

говорится, напрашивается вывод: текст, о котором идет речь, до сих пор не найден^[361].

Швейцер (отыскавшая в письмах Е.Е. Поповой «Стансы») также относит к «савёловскому циклу» и текст «С примесью ворона — голуби.», но это не совсем верно, поскольку он написан в Москве, за несколько дней до отбытия Мандельштамов в Кимры^[362]. (Не совсем верно, если оценивать «савёловский цикл» с географической позиции; возможно, В.А. Швейцер имела в виду стихотворения, созданные после Воронежа, вне зависимости от места написания; к этой версии склоняется и Ю.Л. Фрейдин^[363].)

Стихотворения «Пароходик с петухами.» и «На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь.» сохранились в записи рукой С.Б. Рудакова и были опубликованы Э.Г. Герштейн, описавшей в своих «Мемуарах» воронежскую ссылку О.Э. Мандельштама^[364]. Рудаков работал в Воронеже над записью автокомментария к уже вышедшим книгам Мандельштама.

Герштейн свидетельствует, что поэт видел в Рудакове будущего редактора стихотворений, а потому у последнего был доступ к черновикам и беловым автографам. Каким образом в руки Рудакова попали савёловские тексты — можно только догадываться. Последний на правах друга семьи мог навещать Мандельштамов в Савёлове и увидеть там стихотворные записи или же получить их во время последних приездов поэта в Ленинград. Так или иначе, но С.Б. Рудаков зафиксировал несколько «савёловских» стихотворений О.Э. Мандельштама, обнаруженных Э.Г.Герштейн в 1970-е гг.

Н.Я. Мандельштам опасалась, что итоговые собрания сочинений будут заканчиваться недоработанными, а возможно и незаконченными стихотворениями. Подтверждение этому находим в записях Рудакова и рассуждениях Герштейн. «Вероятно, стихотворение (“Пароходик с

петухами.”. — В.К.) нельзя считать завершённым. Об этом

свидетельствуют приводимый Рудаковым вариант третьей строфы и затемнённый смысл последнего стиха, впрочем, переписанного Рудаковым недостаточно разборчиво: он писал простым карандашом на листках, вырванных из школьной тетради в одну линейку»^[365].

Неизвестно, был ли вариант третьей строфы «Пароходика с петухами.» написан самим Мандельштамом или это «редакторская правка» Рудакова. Приведём оба текста.

«И, паяльных звуков море

В перебои взяв,

Москва слышит, Москва смотрит,

Зорко смотрит в явь»^[366].

(общепринятый текст)

«И, полуторное море

К небу припаяв,

Москва слышит, Москва смотрит

В силу, в славу, в явь»^[367].

(вариант)

Ещё одно отличие от «канонического текста», но уже в стихотворении «На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь.», подсказывает текстолог Мандельштамовского общества, директор музея Осипа Мандельштама С.В. Василенко. Комментируя материал автора исследования о «савёловском цикле» (в личной переписке)^[368], он вносит правку в следующее четверостишье:

«Против друга — за грехи, за грехи —

Берега стоят неровные,

И летают по верхам, по верхам

Ястреба тяжелокровные —

За коньковых изб верхи...»^[369]

Правка касается третьего стиха:

«Против друга — за грехи, за грехи —

Берега стоят неровные,

И летают за верхи, за верхи

Ястреба тяжелокровные —

За коньковых изб верхи.»

К сожалению, другие стихотворения О.Э. Мандельштама, написанные в Кимрах/Савёлове, обнаружены до сих пор не были.

Как мы уже говорили выше, в дошедших до нас текстах поэт фиксирует пейзажные особенности Кимр и, возможно, метафорически передаёт недавние события из истории города (например, взрыв Покровского собора). Обратим внимание на словосочетание «коньковых изб верхи» — это отсылка к деревянному модерну, одной из существенных кимрских тем, проявившихся уже в новом веке. Мандельштам предвосхитил её появление.

О первых попытках вернуть имя поэта Кимрам мы уже сказали. Важность поэтического наследия Мандельштама для города не раз отмечалась на заседаниях Кимрского клуба краеведов и литературной группы «Вдохновение», где зачитывались и разбирались стихотворения «савёловского цикла». Мы говорили о неудавшихся экспедициях; жизнь и творчество Мандельштама применительно к недолгому пребыванию в Кимрах стали одной из тем вторых Бахтинских чтений, прошедших в Центральной районной библиотеке в конце 2006 г.

Очевидная необходимость хоть в каком-то знаке памяти ощущалась не только городской общественностью. В одном из писем (7 марта 2011 г.) П.М. Нерлер спрашивал напрямую: «Есть ли в Савёлово мемориальная доска, а

если нет, то есть ли какая-то инициатива в эту сторону?»^[370]. Инициатива, конечно, была. Автор исследования неоднократно поднимал этот вопрос в беседах с представителями власти и предпринимателями, но взаимопонимания найти не удавалось.

Дело сдвинулось с мёртвой точки после публикации статьи о жизни и творчестве Мандельштама в Кимрах в журнале «Знамя» (№ 2, 2009), который попал в руки художественному руководителю Государственного кимрского театра драмы и комедии Народному артисту России О.А. Лаврову, почитающему творчество поэта. На предложение установить мемориальную доску Лавров сделал ответное — установить её на здании театра: «Почему на театре? Это отличная пропаганда нашего города и среди кимряков, и среди гостей. — Театр я считаю культурным стержнем города, а Мандельштам — одна из ярких фигур мировой культуры и литературы»^[371].

Мемориальная доска О.Э. Мандельштама открылась в Кимрах 3 декабря 2011 г. Этот день стал одним из ключевых в кимрском мандельштамоведении. На церемонию из Москвы прибыл заместитель председателя Мандельштамовского общества Ю.Л. Фрейдин с супругой. Предваряя торжественную часть, автором исследования была организована небольшая экскурсия по мандельштамовским местам Савёлова.

На доске были зафиксированы стихи: «Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,/ но в книгах ласковых и в играх детворы/ воскресну я сказать, что солнце светит...» и текст: «В нашем городе в 1937 году жил и работал Великий поэт Осип Мандельштам». И — годы жизни.

Завершая обзор, отметим и прошедшую 1 июля 2012 г. встречу почитателей творчества поэта в Кимрах (в некоторых СМИ она была названа I Мандельштамовским фестивалем «Сохрани мою речь.»)^[372].

В рамках встречи, на которую прибыли члены Мандельштамовского общества П.М. Нерлер и Л.Ф. Кацис, состоялись две экскурсии (обе проведены автором исследования) по левобережью и правобережью Кимр; затем — представление в театре. Молодые артисты исполнили стихи поэта, гости рассказали о деятельности Мандельштамовского общества. На сегодняшний день это все мероприятия, увековечивающие память О.Э. Мандельштама в Кимрах.