2.2.2. Б.А. Ахмадулина: с тоской о России

Отметим сразу: Б.А. Ахмадулина в Кимрах не бывала. Однако её поэтический цикл «Глубокий обморок», в состав которого вошли «Помышления о Кимрах» (и «Больничные шутки и развлечения»), а также некоторые другие тексты, в которых находят отражение Кимры и кимряки; дружба и переписка с жителями города, и кроме этого — значение, которое оказали её строки на самосознание кимряков в последние годы, позволяют отдельно выделить «кимрский» биографический элемент поэта.

Необходимо отметить, что Кимры для Ахмадулиной действительно имели лицо и образ. В немалой степени — уходящей России, в чём автор исследования убедился во время встречи с поэтом в октябре 2008 г.^[314] Б.А.

Ахмадулина рассказывала о любви к маленьким городам, о том, что именно в них сохраняется исконная русская жизнь, день за днём «выметаемая» из столиц: «Я хочу ещё написать о Кимрах. Когда я вижу разруху, мне от этого больно. Я не против, чтобы они строили особняки. Но важно, чтобы сохранялось исходное. Таруса и. Кимры. Кимры менее знамениты, но разрушены больше». Действительно, в февральском номере журнала «Знамя» за 2009 г. появилась небольшая заметка Б.А. Ахмадулиной о Кимрах^[315]. Историю города — в комментариях к строкам Б.А. Ахмадулиной — мы рассмотрели в разделе «Сближение гетеро- и автостереотипов на примере “Помышления о Кимрах” Б.А. Ахмадулиной», в дальнейшем тексте проследим за воплощением человеческих образов в стихах.

В 2010 г. — в августе и сентябре — автор исследования встретился с двумя санитарками, Татьянами, ставшими героинями цикла. В письме к Н.Б. Ивановой, опубликованном в «Знамени» (№ 1, 2001 г.), Ахмадулина отзывалась об одной из них с такой теплотой: («Таня Быкова — реальное, чрезвычайно милое лицо, чудесный русский характер, сохранивший благородную кимрскую старинность, когда-то знаменитую, теперь повреждённую и оскудевшую, к счастью, не совсем»), что искренность сравнения Тани с няней пушкинской Татьяны, проявившегося в «Памяти Симона Чиковани» («Как Таня к няне, я приникну к Тане.»^[316]) не вызывает ни малейшего сомнения.

С Т.А. Быковой (отразившейся в большем количестве текстов), автор исследования встретился осенью 2010 г. Расшифровывая беседу, мы старались максимально точно отследить образ Б.А. Ахмадулиной и атмосферу больничных будней.

Т.А. Быкова:

«Мы работали посуточно. Осенью, когда ездили на электричках в Москву, вагоны отапливались очень плохо. Когда начались холода, мы приезжали всё мороженые, замёрзшие. И спешили в больницу — отогреваться»^[317]. После одного из подобных приездов состоялась встреча с новой пациенткой: «— Ой, девчонки, вы откуда? — Из Кимр. — А где это?».

Т.А. Быкова:

«Я рассказывала, какие у нас достопримечательности есть. Что много народу работало на Савёловском заводе, что места в Кимрах — залюбуешься. Говорили и о том, что со времён Петра I сапоги шили, а ещё было предание, что придворные дамы, когда случайно беременели, рожали и кимрским няням отдавали своих детишек, отправляли их в Кимры».

Как писала Б. А. Ахмадулина, «.все сёстры, все сиделки, санитарки,/ как сговорившись, прибыли из Кимр./ Приятно, но загадочно, не так ли?». Ещё одна Таня, Т.В. Коростелёва (мы встретились с ней летом 2010 г.), подтверждает эти слова: «По странному совпадению, в конце 1990-х гг. отделение Боткинской больницы кимрское было — столько девчонок! Только Галя Колосова временно ушла из санитарок в прибольничную церковь. Рядом с больницей церквушка была, где отпевали умерших больных. Но Галя постоянно забегала к нам. Ещё там была Лена, наша, кимрская, я не помню её фамилии, чёрненькая такая. И много других!»^[318].

В 1998 г. они беседовали о взорванном в 1936 г. Покровском соборе, разрушенной Скорбященской церкви, Преображенском храме. «Я как прихожу в церковь, в наш Преображенский собор, сразу Беллу вспоминаю, — говорит Т.В. Коростелёва. — Я ей рассказывала про наши церкви, о крестных ходах с иконой Иверской Божьей Матери по осени... В письмах она наказывала поставить свечку перед иконой.»

Таким образом, намечаются связи Ахмадулиной и Кимр; столичный автор отождествляет себя с провинцией, ищет в ней исконную Россию — и

затем обращается в художественных текстах.

Изучив книги о Кимрах, привезённые Т.В. Коростелёвой, Ахмадулина в прямом смысле удивила санитарок: «Она нам про наши Кимры больше рассказала, чем мы о себе знаем! Как к нам икону везли, Иверскую Божью Матерь, несли её на руках.» (Т.А. Быкова)^[319].

Многое из рассказов санитарок, больничных случаев и событий, находило отражение в «Глубоком обмороке». Эта констатация больничной жизни, многомерной, многосюжетной при ближайшем рассмотрении, с расстояния представляется отражением небольшого мирка, в который попали самые разные люди, вынужденные какое-то время быть вместе. Они находили общее друг в друге, объединённое абстрактной бедой: болезнью тела — со стороны пациентов, и болезнью души — со стороны общества, поместившего, надо полагать, не только «кимрских жён» в больничный мир.

Т.А. Быкова:

«Она к людям относилась с уважением, к тем, которые помогают. Вот мы, нянечки. Её дочки навещали, Лиза и Аня. Бывало я приду в палату, они сразу вставали. Белла Ахатовна говорила, что они так привыкли — очень уважительно всегда с няней общались. “Мы в разъездах с Борисом, — говорила. — Дочки с няней оставались”».

Ещё один эпизод: когда персонал корпуса, где трудились кимрячки, готовился отмечать наступающий 1999 г., в отделении раздался телефонный звонок. «“Тань, тебя к телефону”, — вспоминает Т.А. Быкова. — Подхожу. Белла Ахатовна: “Таня, приезжайте ко мне, у меня здесь подарки для Вас”».

Этими «артефактами» стали Санта Клаус, в настоящее время отданный дочери, но каждый год занимающий место у ёлки; зимние рукавицы; термос: «Его Борис Асафович привёз. Белла Ахатовна говорила ему: “Привези, Таня замёрзает!” И этот термос у меня 11 лет был. Но в марте на кухне пожар случился, и термос сгорел тоже. А я с ним в те годы в больницу ездила, согревал он меня.»

Во время встречи с Т.А.

Биографические факты из жизни санитарки находили отражение в литературном контексте. Рассказ Быковой: «Вот у меня вечно из рук всё падает, начинаю мыть посуду — всё разлетается. Бывает даже так, что и пить-то не из чего» находит поэтическое подтверждение в «Больничных шутках и развлечениях»: «.грохнулось приданое сервиза,/ своею волей быть не пожелав». И позже: «Сегодня — дети дедовскую чашу/ раскокали о мыльный водоём./ Я говорю ей: — Таня, это к счастью! —/ Вздыхаем и

321 смеёмся с ней вдвоём» .

Сказанное выше позволяет резюмировать: Т.А. Быкова была для Б.А. Ахмадулиной не только героем стихотворений; по ряду свидетельств можно сделать вывод, что пациентка и санитарка действительно были духовно близки. В письме Т.В. Коростелёвой Ахмадулина отмечала, что она «очень

сдружилась»^[322] с Быковой; в февральском номере «Знамени» за 2009 г. Ахмадулина также отзывается о ней: «Я нежно возлюбила санитарку Таню, как и многие ее подруги, проживающую в городе Кимры. Сама же Таня была очень добрая, пригожая, умно претерпевающая невзгоды своей юдоли. Таня постоянно, во время ночных дежурств, рассказывала мне о своем родном городе Кимры, когда-то в давние времена пышно знаменитом, богатом, славившемся своими ярмарками, особенно же, со времен Петра I, сапожным ремеслом»^[323]. (Во время нашей встречи в 2008 г. Б.А.

Образ Тани запечатлён не только в «Глубоком обмороке». Ещё в двух стихотворениях Б.А. Ахмадулиной: «Памяти Симона Чиковани» (из цикла «Сны о Грузии») и «Шесть дней небытия не суть нули.» (из цикла «Блаженство бытия 1999-2000») появилась «любимица Татьяна»^[324]. Как и в предыдущих случаях, происшествия и факты биографии находили отражение в стихотворениях. Например: в реанимации, в соседнем корпусе больницы, Быкова увидела женщину на каталке, покрытую простынёй — были видны одни волосы. Стихотворное воплощение события: «.вошла, рыдая, санитарка Таня.», поскольку «Особенно Татьяну потрясла/ волос ещё живая беззащитность.» (из стихотворения «Шесть дней небытия не суть нули.»)^[325] Художественное переосмысление касалось целого ряда эпизодов из жизни Т.А. Быковой, следовательно, последняя в определённой степени мифологизируется — становится литературным персонажем.

В стихотворении «Памяти Симона Чиковани» упомянута дочь Т.А. Быковой — Ольга, русская по национальности, но — похожая на грузинку.

Между Грузией и Россией оказались и Татьяна, и бывший её муж — ныне покойный — Вова, и дочь Ольга: «Смешение имен, времен и Кимр/ с тем краем, что зовется: Сакартвело, —/ безгрешно». Кимры и кимряки становятся орнаментом в упомянутых текстах, при этом сами Кимры, образ уходящей России, представляются связующим звеном между прошлым и настоящим, между людьми и странами.

В апреле 2011 г. автор исследования встретился с ещё одной санитаркой Боткинской больницы периода «Глубокого обморока» — Г.А. Колосовой. Мы не приводим её воспоминаний, поскольку они либо повторяют сказанное выше, либо относятся к 2010 г. — последней госпитализации Ахмадулиной, что не имеет пересечений с целью нашей работы. Однако Колосова поделилась множеством «больничных» фотографий, которые сами по себе важны для лучшего понимания больничной атмосферы и имеют определённую краеведческую ценность^[326].

Можно ли говорить о локальной кимрской биографии Б.А. Ахмадулиной? В духовном аспекте — безусловно. Как безусловно и то, что «встреча» с другим малым провинциальным городом так же заинтересовала бы поэта, искавшего проявления уходящей России в окружающем. Кимры случайно (но вовремя, как для самого города, так и для поэта) оказались на этом пути.