1.2.2. Военное время

В военные годы идентификация Кимр для местных жителей в качестве сапожной столицы перестаёт быть центральной; Кимры — часть системы, работающей и существующей для фронта. В текстах, связанных с военным временем, явственно прослеживается фиксация локальных успехов, (само)убеждениее, что цель — достижима.

Первые художественные произведения, связанные с военной темой, появились в Кимрах сразу после вторжения оккупантов. 15 июля 1941 г. «Коллективная жизнь» публикует стихотворение А. Синёва: «Приготовив цепи и насилье,/ Начал враг кровавую войну./ К нашим нивам, полным

изобилья,/ Зверь голодный лапы протянул»^[146]. 9 августа и 13 августа на страницах газеты появляются строки внештатника К. Воронова (от лица матери солдата): «Ты громи, сынок, фашистов,/ Прямо в сердце гадов бей,/ Чтобы им на поле чистом/ Не собрать своих костей»^[147] и: «Разгроми фашистских гадов, запасай для них снарядов. Дай “гостинцев”, не жалей, шайку Гитлера разбей!» ^[148]. Разумеется, в данных стихотворениях образ места как таковой не проявляется, однако при воссоздании истории кимрского края через текст наглядно отражается единение кимряков с жителями других населённых пунктов страны.

Отметим, что незадолго до начала войны почта доставляла в Кимры письма со стихами самого, пожалуй, одарённого местного поэта С.И. Петрова, погибшего в 27 лет, в 1941 г., в фашистских лагерях — именно его строки стали лейтмотивом кимрской военной поэзии (например: «И если враг границу нашу тронет,/ Пусть это будет ночью или днём, — / Блеснут клинки,/ Рванутся вихрем кони,/ И вся страна заговорит огнём»^[149]).

Немецкие войска не дошли до города, однако он подвергся бомбардировкам, зафиксированным в очерке В.И.

«В один из солнечных осенних дней 1941 года город впервые подвергся атаке вражеского самолёта — пулемётному обстрелу.

Особенно ценными для нас являются дневниковые записи Михаила Александровича Гладилова. Приведём некоторые выдержки из них: “17 октября 1941 года, пятница, 116 день войны с Германией. В 7 часов вечера прилетел немецкий самолёт и сбросил 7 бомб. Разбил дом Шкварина, бросил в баню сзади дома Губенкова, в оранжерею сзади милиции, бросил

против дома Шокиных, против кинотеатра “Молот” и там же против дома горсовета, и улетел”.

Второй налёт на Кимры случился поздним вечером 29 декабря 1941 г. Вновь обратимся к дневниковым записям М. А. Гладилова: “29 декабря. Около 10 часов дом зашатался. Я понял: бомбят. Самолёт появился со стороны станции Савёлово и летел по направлению села Ильинского. Одну бомбу сбросили на берег, где строится пристань, другую в гавань, около судов, третью — во дворе бывшего дома священника отца Александра, четвёртую — на углу ул. Розы Люксембург около одноэтажного каменного дома “Союзпушнина”, пятую — во двор бывшего дома Волкова по ул. Кирова, шестую — против дома Волкова, седьмую — против Дома крестьянина по ул. Урицкого, восьмую — рядом с домом на углу улиц Луначарского и Карла Маркса, девятую — сбоку этого же дома, десятую — на ул. Ленина сзади дома в огороде, одиннадцатую — на ул. Звиргздыня около ручья. Где упали бомбы, там пострадали дома. У бывшего дома Потапенко оторвало угол, у всех домов выбиты стёкла.”.

Другие свидетели опять таки указывают на меньшее количество бомб (как и в первом случае. — В.К.), сброшенных на город 29 декабря, которые они прозвали “новогодним гостинцем фюрера”»^[150].

В работе краеведа зафиксировано — предновогодние бомбардировки кимряки называли «новогодним гостинцем фюрера»; на наш взгляд, юмор, проявляющийся в этом «прозвище», помогал легче перенести разрушительные бомбёжки (отчасти пропадал страх).

Первые дни войны в Кимрах мы также рассмотрим (для полноты восприятия) посредством автоописания, лишённого художественного осмысления, но отличающегося исключительной точностью. В 2005 г. автор исследования встретился с Т.И. Оленевой, школьницей военных лет, записав её воспоминания об этом времени. Текст «Дети и война» (другое

название «Война, укравшая детство») неоднократно перепечатывался в местных СМИ — в преддверии очередных годовщин Великой Отечественной войны, а также в трёх книгах: «Кимрская старина 4», «Страницы истории кимрского края» и «Люди кимрского края»^[151]:

«.Пятнадцатого июля нас отвезли обратно в город (из пионерского лагеря. — В.К.). стекла в домах заклеены полосками бумаги или газет — крестами, “в клеточку” — чтобы, в случае бомбёжки, они не разбились. В одночасье появились очереди за хлебом. На случай бомбёжки около каждого дома был установлен ящик с песком и щипцами или просто насыпана куча песка. Нам объясняли, что, если на город упадёт бомба, её нужно будет сразу же схватить чем-то подручным и поместить в песок.

Для защиты от возможной атаки с воздуха в городе соблюдалась светомаскировка. Ни в одном окне по ночам не горел свет. Но по тёмным улицам постоянно ходили дежурные: взрослые и дети.

Наступило первое сентября. Наш директор, Николай Николаевич Меглицкий, в первые дни войны ушел на фронт. Его место занял бывший директор школы Евгений Константинович Пешехонов. В школе было печное отопление. И с конца нашего первого военного учебного года мы ходили на Шевелевское болото, где помогали взрослым заготавливать торф. Работали до глубокой осени. А когда наступила зима, взяли санки и вместе с учителями поехали за торфом, которым отапливались классные комнаты.

Зимой мы отправлялись на Борковский аэродром, располагавшийся в нескольких километрах от Кимр, расчищать от снега взлётную полосу»^[152].

Несколько художественных текстов, связывающих Кимры и военное время, отыскались в районной газете — за авторством П.П.

исследования хранятся письма писателя, в одном из которых он делится: «Кимры — город для меня родной»^[153]. Переживший военное время рядом с кимряками (в общей сложности П.П. Дудочкин прожил в Кимрах более 10 лет), тверской писатель не мог идентифицировать город иначе. А в творческом наследии — ряд газетных статей, в т.ч. «Кимрские зарисовки», а также роман «Её судьба», действие которого происходит в Кимрах.

«Кимрские зарисовки» находятся на стыке очерка и пропагандистского материала, некоторые из них умышленно натуралистичны (когда описываются зверства захватчиков), другие риторичны. Приведём примеры из обеих групп «Кимрских зарисовок»:

«В марте в Кимрах были нелидовские партизаны.

— Какой самый страшный случай вам пришлось пережить? — спросили у партизана А.Г. Григорьева.

— Её повесили железным крюком за подбородок. Она, такая молоденькая, умерла не сразу — весь вечер, всю ночь в муках висела, и утром ещё была жива, стонала. Ржавый крюк торчал изо рта. Кровь текла и застывала на этом ужасном крюке, на шее, на синем платьице, на босых ногах.

А немцы ехидно ухмылялись»^[154].

«Ей 66 лет. ...руки стали сухими, болезненными: одеревенела после вывиха кисть левой руки, да и правая рука с пороком — не сгибается указательный палец. Право на отдых заслужено давно.

Только что рассветает, а в маленьком домике, что по улице Пушкина под номером 49 хлопотливая хозяйка садится у оконца за шитье. Неудобно шить, когда больные руки. (Но ничего не поделаешь — надо

приловчиться). Туманится в глазах, когда здоровье плоховато. (Надо терпеть). Ноют кости, когда сидишь на жёстком стуле. (Приходится подкладывать подушку и тоже терпеть).

Её дряхлые драгоценные руки старательно сшили более трёх тысяч пар белья. Белье — для наших воинов, может быть, его получают её сыновья, которые под Воронежем, или защитники Сталинграда»^[155].

В советское время (вспомним роман А.Н.

Воспоминания о военных Кимрах, трудовые будни (в предвоенное и военное время) обувной фабрики «Красная звезда», взаимоотношения людей (переход из мира — в войну) отражены в романе П.П. Дудочкина «Её судьба». В тексте присутствует и упоминание об эвакуации техники фабрик и заводов Кимр — важная для краеведения тема находит отражение в художественной литературе:

«— Конечно, мало времени июнь, июль, август, сентябрь. Четыре месяца. Потом эвакуация. Наша фабрика плыла на баржах на восток»^[156].

Для промышленного города, существование которого обусловлено бесперебойным функционированием обувных фабрик (и Савёловского машиностроительного завода), эвакуация была существеннейшим событием. Отметим и воспоминания А.М. Соколовой (краеведческий материал, важный для нас, в первую очередь, для объективного представления о событии): «В середине октября 1941 г. поступило указание по подготовке фабрики к

эвакуации по Волге. Оборудование фабрики («Стахановец». — В.К.) погружено на баржу вместе с оборудованием обувной фабрики «Красная звезда». Возвратилось оборудование в Кимры 7 февраля 1942 года»^[157]. На обильном цитировании дневника начальника эшелона Д.С. Шелудякова построен очерк В.И. Коркунова «Ледовая эпопея»:

«Наш коллектив должен быть крепко спаян одной общей мыслью — доставить порученные нам материальные ценности (эвакуация планировалась в Красноярск. — В.К.) и быть готовыми ко всем трудностям, могущим встретиться на нашем пути.

Приехал тов. М.К. Алексеев, который привёз приказ Наркомлегпрома, которым нас обязывают вернуть оборудование в Кимры и срочно восстановить производство.

Между этими записями — упоминание о телефонограмме от А.И. Микояна «с распоряжением о перегрузке оборудования на железную дорогу»^[159], а после — 7 февраля 1942 г. — оборудование возвращается в Кимры. Запланированная эвакуация не смогла завершиться из-за суровой зимы 1941-42 гг. — в районе Рыбинска баржа застряла во льду^[160].

Подтверждает детали эвакуации статья М. Маниной «Город на Волге»:

«В тревожное время, когда враг рвался к Москве, рабочие и работницы обувных фабрик бережно заколачивали в ящики, зашивали в рогожи станки и машины и отправляли их в тыл, вниз по Волге. По колено в холодной воде, с одной мыслью — “не уронить, не поломать оборудование” — рабочие и работницы, инженеры и руководители предприятий перетаскивали, переносили на руках на волжские баржи машины и станки»^[161].

Возвращаясь к роману П.П. Дудочкина, отмечаем фрагменты, связанные

с обувным производством:

«Девушка громко произнесла слова заголовка, написанные крупными буквами: “Где былая слава наших сапожников?” — и продолжала:

— “Наш город исстари славится мастерами сапожных дел. Здесь из каждых десяти семей девять — семьи потомственных сапожников. В 1812 году наши земляки обували армию Кутузова. Сапоги, сработанные в здешних местах, выставлялись на международных выставках.

Но даже здесь, в сапожном царстве, никто не помнит, что женщины были умелыми сапожницами. Правда, спокон веков они помогают мужчинам “делать заготовку” — нарезают верх и строчат его на швейных машинах. Однако дальше подсобных работ дело у женщин не шло. И никогда их не называли сапожницами, называли просто — “заготовщицы”»^[162].

Ещё один тип кимрячки показывает Дудочкин — в новом амплуа, ставшем возможным в советское время, — сапожницы; женщины занимают место рядом с мужчинами, производственные различия полов стираются.

Упоминает П.П. Дудочкин и микротопонимический элемент, Красную горку, расположенную между Микрорайоном, совхозом им. М.И. Калинина и центром (его окраиной — теми местами, где располагалась Скорбященская церковь, а граф Ю. Литта планировал построить зверинец и возвести дворец):

«Куда идти? К отцу, на фабрику, или на Красную горку, где жила Катюша? Решение напросилось само собой: сначала заглянуть на Красную горку. И Денис быстро зашагал по улице.

За мостиком через овраг начиналась Красная горка — любимое место прогулок.

— Красная горка, здравствуй! — вполголоса, с трепетом сказал Денис. И как бы в ответ в берёзовой роще загомонили прилетевшие с юга грачи»^[163].

Отдельные упоминания микротопонимических элементов встречается изредка (это, разумеется, не Савёлово и даже не Зарека). В романе П.П.

Дудочкина появляется Красная горка, в стихах С.В. Лизина — Кофтырь (название леса на савёловской части Кимр): «Падай, падай мягкий белый снег./ Мать-Земля ещё без одеяла./ А периной ляжешь, я пробег/ Совершу до “Кофтыря” сначала»^[164], в рассказе С.А. Беляева — Чернигово (см. Приложение) и др. К сожалению, эти проявления единичны, их нельзя подчинить какой-то системе, разве что воспринимать как неотъемлемые части локуса.

Кимряки как герои периодически оказывались персонажами военной прозы. Обратим внимание на реальный прототип: образ лётчика Михаила Кукушкина в трилогии Ф.И. Панфёрова «Борьба за мир» списан с кимряка, Героя Советского Союза А.В. Кислякова, прославившегося, в том числе, и воздушной битвой с восьмёркой «мессершмиттов» 30 декабря 1942 г., в которой он сбил четыре машины неприятеля. Этот бой М.И. Алигер запечатлела в стихах: «Погодой морозной и вьюжной,/ Дорогой своей голубой/ Пятеркой отважной и дружной/ Они полетели на бой./ Фашистская стая разбита,/ Приходится жарко врагу./ Четыре его “мессершмитта”/ Горят на валдайском снегу»^[165]. У Ф.И. Панфёрова Кукушкин — также герой Сталинграда, только, в отличие от прототипа, получивший в воздушных боях страшные ожоги (настоящий «Михаил Кукушкин», А.В. Кисляков, благополучно летал на своём истребителе вплоть до боёв за Кёнигсберг, сбил 15 самолётов и один аэростат, награждён званием Героя Советского Союза в 1945 г.^[166]).

Появление кимрского лётчика в романе Ф.И. Панфёрова неслучайно — у писателя неподалёку от Белого Г ородка (Кимрский район) находилась дача, куда он приезжал охотиться и где работал в военные годы над трилогией. Периодически Ф.И. Панфёров посещал Кимры; здесь он бывал и с А.А. Фадеевым, неофициально приезжавшим в Кимры для отдыха и охоты.

Кукушкин (Кисляков) представлен в «Борьбе за мир» в следующих эпизодах:

«— Ну, я пойду, — лётчик сделал было движение, чтобы встать, но снова присел и, глядя на свои полуобожжённые пальцы, стесняясь: — А у меня тоже есть мать. Как же. В Кимрах. Мы Кукушкины.

— .разрешите отрекомендоваться: майор Кукушкин.

— Герой Советского Союза, — добавил Иван Кузьмич.

— Кукушкин! — подтвердил Иван Кузьмич. — Миша! Из Кимр! Милый ты мой.

Сам Миша чуть было не сгорел под Сталинградом. Семья? У него только мать-старушка, живёт в Кимрах»^[167].

Изменилось время — Кимры стали полноправными участниками военной кампании, и теперь бывшие сапожники — скромные и самоотверженные, самое важное: не сломленные (обувь — скрепляет!) — предстают в художественных произведениях как герои войны.

В газетных подшивках за 1943 г. удалось обнаружить неизвестную публикацию писателя-мариниста М.И. Божаткина, уроженца Кимрского района (деревни Дубровки; в Кимрах жила сестра писателя и другие родственники), после Великой Отечественной войны переехавшего в Николаев. В годы войны он служил на Черноморском флоте (добровольно ушёл на флот в 1939 г.^[168]), и это во многом предопределило выбор морской тематики в его произведениях. Кимры периодически упоминаются в текстах Божаткина: в частности, в повести «Секрет СЗМ», романе «Дальние берега», стихотворениях и др.^[169] В основном, это пейзажные зарисовки, изредка — образы кимряков.

В 1943 г. М.И. Божаткин, будущий корреспондент ТАСС, старшина, награждённый медалью «За отвагу», прислал в районную газету

«Коллективная жизнь» письмо со стихотворением: «Мне очень хотелось бы передать своим землякам привет через Вашу газету из действующего флота. — Но так как я не только воин, но и немного фронтовой поэт, то и привет хотел бы передать стихами». И в конце послания: «Сам я призван ещё в 1939 году во флот, и в Кимрах с тех пор не был, но это не мешает мне любить мой родной городок.

Землякам на заводы, на пашни

В дни горячих боёв и побед

Посылаю из армии нашей

Фронтовой краснофлотский привет.

И когда уничтожим всех гадов,

Отгремит смертный, яростный бой, —

Будем жить рука об руку, рядом,

Под счастливой советской звездой»^[170].

«Военное» стихотворение на этот раз имеет точки пересечения с реальными Кимрами (пусть и высказанные нейтрально). Заводы — это и Савёловский машиностроительный завод, и зареченский Станкостроительный и, вероятно, обувные фабрики. Пашни в советское время, с развитием колхозов, стали неотъемлемым атрибутом Кимр (в дореволюционное время, напомним, из-за болотистой местности широкого развития сельское хозяйство в обувном селе не находило). В других «кимрских» стихотворениях Божаткин чаще всего обращается к пейзажным особенностям края, отчётливо прослеживается ностальгическая нотка: «Далеко, под Большой Медведицей,/ Деревеньку о семь дворов/ Затопляли - зимой метелица,/ А весной разливы ручьев.// С каждым годом звучнее зов родины,/ Я хочу все сильней и сильней/ Посмотреть, как из чащи смородины/

Вытекает звонкий ручей.// Постоять у росистого луга,/ Встретить ранний погожий день/ И обнять, словно старого друга,/ Обомшелый рогатый пень.// За лесами — плесы туманные,/ Деревенька, поля, жнивьё./ Босоногое, голоштанное/ Проходило там детство моё»^[171].

Возвращаясь к упомянутой ранее статье М. Маниной «Город на Волге», обратим внимание на особенности трудовой жизни обувного, швейного, трикотажного и даже металлообрабатывающего производства (все названные, кроме обувного, если верить автору статьи, получили развитие именно в военное время):

«Пришлось резко сократить выпуск обуви, поставлявшейся на рынок, и начать шить армейские сапоги на толстой подошве.

Раньше сапожное дело было мужским. Только на немногих операциях работали женщины. Теперь, когда многие мужчины ушли на фронт, на производство пришли тысячи женщин. (Так в Кимрах утверждались равные права сапожников — мужчин и женщин. — В.К.)

эвакуировав оборудование, ни одна фабрика, ни одна артель не остановилась.

Горожане укрепляли свой город, устанавливали надолбы, рыли противотанковые рвы, разбивая мёрзлую землю ломами. Рабочие, учителя, врачи, служащие различных учреждений готовились к обороне родного города, ополченцы, среди которых были молодые и старые люди, рабочие и интеллигенты, спешно учились владеть оружием.

Механики работали дни и ночи: пришли на производство те, кто ещё до войны оставили его. Старый токарь Моторин пришёл в цех со скамеечкой, на которую руками клал больную ногу, сгибая её в колене. Насупив седые брови, он покрикивал на мальчуганов, и без того внимательных и проворных, торопясь скорее обучить их мастерству»^[172].

Вышеприведённые материалы в совокупности помогают увидеть Кимры

военных лет, однако этот взгляд будет не совсем полным (учитывая мозаичную отрывочность описания, сформированную по нескольким найденным текстам), если не учитывать редкие, но — взгляды «извне». В этом ряду — воспоминания Героя Советского Союза, лётчика Т.С. Лядского: «Кимры — хороший городок. В мирное время неплохо было бы здесь жить и работать каким-нибудь продавцом или сапожником, но не лётчиком. В таком городе иметь любимую жену и семью было бы блаженством. Об этом можно только мечтать.»^[173] Очевидно желание — уставших от войны людей — спокойной мирной жизни. Иронично, но с аналогичным подтекстом звучат мемуары Народного писателя Удмуртии М.А. Лямина: «Место отдыха дивизии — станция Савёлово Московской железной дороги. Это рядом с городом Кимры, на берегу канала Москва- Волга.

Для молодых — праздник. Девок в Кимрах — пруд пруди. Городок обувщиков красивый, уютный, очень похож на наш Сарапул, с миниатюрной зелёной площадью — местом свиданий. Солдаты — нарасхват. Особенно фронтовики. Тем более орденоносцы. Острословы и гармонисты.

Всё было удивительно людям, прожившим полгода в лесу. Здесь, на берегу канала, будто другими были и деревья, по-другому выглядели цветы, по-особому распевали соловьи.»^[174]

Кимры здесь предстают как место мира — иные деревья, цветы, песни птиц. Из войны — в мир — вот основной посыл «кимрского» эпизода прозы Лямина. Обращает внимание и отчуждение станции Савёлово от населённого пункта, к которому она принадлежала; к середине 1940-х гг., то есть, через несколько лет после объединения право- и левобережья, не прекращается условное «противостояние берегов». Отдельные его проявления «слышны» и сейчас: на состоявшемся в 2003 г. в кимрском ДК «40 лет Октября»

(расположенном в районе «Савёлово») концерте юмориста Г.А. Ветрова, на вопрос артиста: «В каком городе мы находимся?», из зала донёсся ответ: «В городе Савёлово». Указатель на несуществующий населённый пункт до недавних пор существовал в институтской части Дубны, на Первом канале в новостях, посвящённых падению самолёта на аэродроме Борки (за пос. Южный, возле деревни Борки), сообщалось, что пострадавших доставили в больницу города Савёлово и т.д.

Пришедшее известие о Победе стало причиной не только общенародной радости — повсеместно появлялись восторженные стихотворения, посвящённые этому событию. Не остался в стороне и кимрский край. Первым отреагировал постоянный автор районной газеты А. Иванов: «Победа! Победа! Ликует страна,/ Ликует весь мир, все народы./ И родина песнями наша полна/ И маем звенят хороводы»^[175].

Чуть позже появляется ряд стихов — крайне сомнительного литературного качества — впрочем, без малейших сомнений в их искренности. А. Иванов: «Знамёна Победы над Родиной реют,/ Шумят изумрудной листвою леса,/ Под ласковым солнцем поля зеленеют/ И счастьем сияют у встречных глаза»^[176]. Е. Менкова: «День настал, который ждали/ День и ночь, из года в год./ Сердце радостно забилось —/ Скоро милый мой придёт»^[177].

Разумеется, приведённые цитаты наивны, и вряд ли эти стихотворения напрямую связаны с эволюцией «кимрского текста», они — предельно общие; в едином порыве жителями страны создавался глобальный текст (сверхтекст) — на основе сходных слов, эмоций, чувств. Это своего рода феномен эпохи.