§4. Право, государство, классы

Рассматривать право и государство в связи с социальной структурой и интересами социальных групп - стойкая традиция в социологии, сложившаяся с самого начала ее возникновения. Буржуазное общество, демонстрировавшее нищету и бедственное положения широких народных масс, острые социальные конфликты (между капиталистами и пролетариатом, дворянством и буржуазией, крестьянством и дворянством, клерикалами и светским гражданским обществом), стало мощнейшим стимулом для развития социологической науки.

блюдается в социальных проектах Сен-Симона и Конта, которые предложили модернизированный капитализм на основе классового мира. Отвлекаясь от идеологического содержания данных проектов, следует признать, что они несли с собой новую методологию анализа взаимосвязи структуры и нормативно-властной организации общества. Э. Дюркгейм, отталкиваясь от общественного разделения труда, сделал вывод о роли профессиональных корпораций в формировании религии, морали, права, государства.

Связать государство и право с социальной структурой общества, с классами было одной из центральных задач Маркса и Энгельса. В письме И. Вейдемейеру от 5 марта 1852 г. Маркс писал: «То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без клас- сов»^[425]. Данное признание весьма характерно, т.к. классы и классовая борьба берутся здесь не абстрактно-социологически, а строго в контексте научного социализма. Речь идет не об абстрактно взятых политико-правовых институтах, а о диктатуре пролетариата - орудии построения социализма. Это не означает, конечно, что основоположники марксизма мало сделали для выявления связи классов с государством и правом, но главной их целью было все- таки обоснование закономерности движения буржуазного общества к социализму. Общесоциологические задачи решались попутно и в той мере, в какой была необходимость сформировать теорию научного социализма. О классовой природе государства (особенно буржуазного) ими было написано немало, хотя и без должной систематизации, о классовой природе права - значительно меньше, по большей части в форме тезисов. Ленин в годы революции и гражданской войны заметно систематизировал и развил марксистское учение о государстве, обосновав, в частности, Советскую республику как форму диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства.

Опыт формирования новой советской государственности требовал теоретического анализа. Сразу после Октября 1917 г. на уровне партийной пропаганды были сформулированы тезисы довольно общего характера, дававшие, тем не менее, представление о новой действительности. Было заявлено, что свершилась социалистическая революция, что установлена диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства, что в стране началось строительство социализма в области экономики, политики и социальной сферы. Хотя общие векторы развития страны были обозначены и в целом были понятны, темпы и методы социалистического строительства постоянно становились предметом острых внутрипартийных дискуссий. Дискуссионной была также тема природы советского государства и права. На уровне партийной пропаганды, в основе которой лежали теоретические установки Ленина (главным образом в работах «Государство и революция», «Пролетарская революция и ренегат Каутский»), как правило, царило согласие в том, что советское государство есть форма диктатуры пролетариата, призванное сломить сопротивление свергнутых классов и обеспечить строительство основ социализма в переходный период. Однако стремление советских юристов отойти от пропагандистских клише и углубиться в теорию рождало вопросы, противоречия и разногласия. Сомнению подвергалась и классовая природа советского государства, и классовая природа советского права.

Отправными точками, рождавшими разногласия, стали, в частности, положения Маркса о переходном (от капитализма к коммунизму) периоде, изложенными им в «Критике Готской программы»: «Мы имеем здесь дело не с таким коммунистическим обществом, которое развилось на своей собственной основе, а, напротив, с таким, которое только что выходит как раз из капиталистического общества и которое поэтому во всех отношениях, в экономическом, нравственном и умственном, сохраняет еще родимые пятна старого общества, из недр которого оно вышло»^{[426] [427].}

ческого подхода беспристрастно и объективно. Стремление показать связь нового пролетарского государства и права с социальными слоями советского общества давало результаты, далеко не всегда соответствующие партийным пропагандистским клише. Получался парадокс: с одной стороны, налицо были показной левый радикализм, стремление казаться «твердокаменными большевиками», желание побыстрее пройти переходный период, отказаться от всех институтов буржуазного общества и достичь социализма (коммунизма), с другой - уход в фундаментальную науку, очевидный дефицит реалистичности, отрыв от практических политических задач дня. Тем не менее к началу 30-х годов дискуссии о социальной природе советского государства и права заканчиваются, устанавливается почти полная унификация взглядов.

Ближе других к марксистско-ленинской трактовке государства и права стоял И.П. Разумовский, сочинения которого изобилуют обширными выписками из сочинений классиков. Он старается далеко не уходить от прямого смысла высказываний Маркса, Энгельса, Ленина, хотя и пытается их систематизировать, выявить их единство и логику.

Разумовский связывает государство с классами не непосредственно, а через экономику, посредством системы отношений производства и обмена. Идя вслед за Марксом и Лениным, он определяет классы как большие группы людей, различающиеся по своему месту в системе общественного производства и отношению к средствам производства. Классы и классовая эксплуатация в этом смысле становятся политико-экономическими категориями, связующим звеном между государством и экономикой. «Постепенный рост непроизводительного потребления, - рассуждает он, - а еще более передача функций руководства доверенным наемным лицам, превращает эксплуатирующий класс из производительной силы в простое “воплощение условий производства”. Очевидно, что для сохранения и упрочения существующего способа распределения - а стало быть, и всей данной совокупности производственных отношений, - по мере того как возрастает эксплуатация угнетенного класса, становится недостаточным одно простое воспроизводство организационно-трудового положения общественных классов - нужна еще какая-либо иная принудительная сила. Класс эксплуататоров должен создать особую организацию для охранений существующих условий производства и распределения и для подавления всякого возможного сопротивления со стороны угнетенного класса. Такой классовой организацией принуждения, “орудием угнетения одного класса другим”, и является государство»^[428]. Помимо фактора эксплуатации появление

государства связывается с разделением труда, оно возникает как его новая отрасль. Здесь классовый признак дополняется функциональной потребностью в управлении: «Если экономические функции предполагают руководство процессом производства, т.е. руководство людьми в процессе их приспособления к средствам производства, к вещам, то обособившаяся от них политическая власть имеет главным образом управление людьми, - взятыми неза-

448

висимо от их производственного процесса» .

Отталкиваясь от «Немецкой идеологии», где государство понимается в качестве формы экономически господствующего класса, формы устройства общества, Разумовский рассматривает связь государства и классов как дихотомию формы и содержания. С точки зрения широкого подхода, называть государство формой вроде бы не противоречило марксистским положениям, хотя и навевало воспоминания о метафизике Аристотеля, философии права Г е- геля и теории Лассаля, где форма прямо или косвенно указывала на идеальные основы государства. Советский юрист, по-видимому, избегает такой опасности, но оттенок идеализма все же остается. «”Форма”, как мы знаем, зачастую обособляется от “содержания” и кажется по отношению к нему чем-то самостоятельным. Будучи политической формой, “политической оболочкой” классового общества, государство, однако, самим процессом общественного разделения труда превращается в обособленный от этого классового общества организм, в орудие классовой эксплуатации. Характерный признак государства, таким образом, обособление в этой политической форме классового общества общественной власти, сосредоточивающейся в руках особой группы лиц»^[429]. Разумовский пытается совместить два подхода: классовый и абстрактно-функциональный. С одной стороны, он отталкивается от тезиса Энгельса и Ленина, что главным признаком государства является не принуждение, а наличие публичной власти, сам факт выделения особой группы лиц (администрации и военных) из основной массы общества. В этом случае буржуазное государство оказывается не более как комитетом по заведыванию общими делами буржуазии («Манифест коммунистической партии»). Здесь на первый план выходит организационно-материальная сторона: государство есть организация класса собственников, навязывающих свою волю всему обществу в своих интересах. С другой - предлагается посмотреть на государственную власть как на универсальную социальную функцию, вызванную не столько эгоистическим интересом экономически господствующего класса, сколько общей потребностью в управлении. При таком подходе могло сложиться впечатление о самостоятельности государства как социальном институте, откуда было совсем уж недалеко до мысли о надклассовом характере государства. Понимая данную опасность, Разумовский пытается развести саму власть и ее политические функ- ции: «В действительности самостоятельна не государственная власть по отношению к классам; самостоятельны лишь ее функции, отделившиеся от функции непосредственного управления производством»^[430]. Очевидно, что здесь советский юрист впадал в схоластику (в содержательном плане политические функции власти не могут быть отделены не от нее самой, не от классовых интересов), но такова была плата за стремление совместить классовый подход и абстрактный социологический функционализм.

Противостояние классового подхода и функционализма (абстрактно-логического и внепартийного) наблюдается также в рассуждениях Разумовского о соотношении сущности государства и его формы. С одной стороны, он солидаризуется с утверждениями Плеханова и Ленина, что сущность любой государственной власти есть диктатура правящего класса, осуществляемая с целью удовлетворения своих интересов. Но с другой - «диктатура определенного класса не исключает также возможности тех или иных политических компромиссов и соглашений его с другими переходными или промежуточными классами. В соответствии с классовым господством устанавливается определенная форма государства, а в связи с конкретными взаимоотношениями классов - те или иные формы правления»^[431]. Таким образом, классовый принцип дополнялся принципом политического плюрализма, понимание государства как классовой организации приходилось сочетать с идеей классового компромисса (государство - надклассовый орган, служащий интересам всех слоев общества). Строго говоря, оба подхода (и классовый, и функциональный) лежали в плоскости социологической методологии (стремление показать связь государства с социальной структурой общества), но в тех конкретных исторических условиях они часто смотрелись как борьба двух идеологий - пролетарской и буржуазной. Структурно-функциональный анализ, используемый вне контекста партийной пропаганды, воспринимался в качестве «буржуазной контрабанды».

Дихотомия формы и содержания, структурно-функционального и классового подходов наблюдается также в рассуждениях Разумовского о советском праве. Юрист был активно включен в дискуссию 20-х гг. о природе советского права: оно было буржуазным или пролетарским, социалистическим? С точки зрения марксистских постулатов, право переходного (от капитализма к коммунизму) периода, поскольку оно регулировало товарно-денежные отношения, не могло не быть буржуазным. Право в условиях товарного производства, призванное служить мерой труда и потребления, быть равной мерой к неравным людям, есть право неравенства, т.е. буржуазное право. Ленин, ссылаясь на Маркса, подтверждал данное положение: «В первой фазе коммунистического общества (которую обычно зовут социализмом) “буржуазное право” отменяется не вполне, а лишь отчасти, лишь в меру уже достигнутого экономического переворота, т.е. лишь по отношению к средствам производства» . Советское право, согласно его мысли, продолжает оставаться буржуазным в той мере, в какой оно признает частную собственность отдельных лиц, и социалистическим - поскольку делает собственность общенародной^{[432] [433]. Хотя компромиссность ленинской позиции («советское право - отчасти буржуазное, отчасти - социалистическое») и делало рамки дискуссии довольно широкими, признать открыто, без полутонов право нового советского государства в основном буржуазным поначалу воспринималось как левацкий уклон (вполне простительный), позднее, в начале 30-х гг. - как отрицание социалистической природы советской государственности, как «буржуазная диверсия».}

Позиция Разумовского отличалась умеренностью, стремлением найти допустимый идеологический баланс. В отличие от пролетарского государства, рассуждает он, в котором предельно ярко проступает его классовая сущность, советское право маскирует классовое господство пролетариата. Происходит это от того, что право является более консервативным институтом, чем государство, и теснее, чем государство, связано с экономикой. Поскольку остается товарное хозяйство и государственный капитализм, тип правовой формы не может быть принципиально новым. Форма советского права наследуется от прежней формации. Вместе с тем пролетарская власть должна вкладывать в старую форму права новое содержание, использовать ту юридическую догматику, которая будет отвечать духу переходного периода, отражать вектор движения к коммунизму. Революционное государство, подчеркивает Разумовский, «играет не столько роль “отца”, сколько именно роль “акушера”, облегчающего муки родов»^[434]. Таким образом, форма советского права - буржуазная, содержание - социалистическое. В данном случае классовый принцип и структурно-функциональный анализ как будто нашли удачное сочетание: право анализировалось конкретно исторически и абстрактно-функционально.

В отличие от Разумовского позиция Пашуканиса отличалась последовательным левым радикализмом. Он строил свою «меновую» теорию на марксистском положении, что буржуазное право является наиболее развитым и исторически последним типом права. Юрист расценил введение новой экономической политики как реставрацию капитализма, как мощный фактор воспроизводства буржуазного права и государства. Был сделан вывод, что советское государство и право по своему содержанию буржуазны, и что только с их упразднением возможно построение социализма. Право, развивает он свою мысль, возникает, развивается и существует только на базе товарного обмена и поэтому изначально является бур-

448

449

450

451

жуазным институтом. А поскольку при капитализме товарные отношения достигают своего полного развития, то соответственно буржуазное право есть своего рода идеал, высшая форма организации юридической материи. Советские юристы, полагает Пашуканис, рассматривая право внеисторически и отрывая его от объективных условий существования (от товарных отношений), поставили себе ложную задачу найти некое универсальное понятие права, чтобы затем наполнить его социалистическим содержанием. Отмирание буржуазного права приведет к отмиранию права как социального института, а не к замене его пролетарским правом: «Отмирание категорий (именно категорий, а не тех или иных предписаний) буржуазного права отнюдь не означает замены их новыми категориями пролетарского права, так же как отмирание категории стоимости, капитала, прибыли и т.д. при переходе к развернутому социализму не будет означать появление новых пролетарских категорий стоимости, капитала, ренты и т.д. Отмирание категорий буржуазного права в этих условиях будет означать отмирание права вообще, т.е. постепенное исчезновение юридического момента в отношени-

- 455

ях людей» .

Тезис Пашуканиса об отмирании права в условиях социалистического строительства конкретизируется в его оценке уголовного права. Такие уголовно-правовые понятия, полагает он, как вина, преступление, наказание есть «миражи» буржуазного правосознания. Использование термина «вменяемость» неоправданно юридизирует социологическую в своей основе проблему наказания, придает ей формальный, а значит, буржуазный и ложный смысл. С точки зрения «научной психологии и педагогики» даже дети и психически больные вменяемы, поскольку на их поведение можно оказывать воздействие. Потенциальная угроза, объективно исходящая от индивидов, делает каждого из них социально ответственным и деликтоспособным. Пашуканис считает необходимым отказаться от понимания наказания как «возмездия и воздаяния», так как в данном случае это предполагает принцип эквивалентности - основу права. А поскольку право - институт отмирающий, наказание следует рассматривать как «меру социальной защиты», карательное и внесудебное действие власти. В этой связи Пашуканис предлагает отказаться от Особенной части Уголовного кодекса, поскольку применение «мер социальной защиты» основано на политической целесообразности, а не на законах. Вместо Особенной части УК, делает он вывод, надо ввести «точное описание симптомов, характеризующих общественно опасное состояние» и методы, которые нужно применять в целях безопасности общества.

В контексте буржуазно-демократической культуры предложенная Пашуканисом реформа уголовного права могла восприниматься как отказ от цивилизованных стандартов и возвращение в эпоху варварства. Марксистская теория права (особенно в советском ее вари- ^[435]

анте), согласно данной логике, есть верный путь к девальвации права, к отказу от ценностей правового государства и «правовому нигилизму»^[436]. В известном смысле так оно и есть на самом деле. Действительно практика советской диктатуры требовала своего идеологического обоснования и в сфере юриспруденции, в частности, реформы уголовного права. Концепция социальной защиты развязывала руки власти в деле проведения широкомасштабных массовых репрессий (сначала против свергнутых классов, затем - против любой оппозиционно настроенной части населения). Вместе с тем следует отдавать себе отчет, что понимание уголовного права в качестве меры социальной защиты есть логическое продолжение социологического направления в юриспруденции. Для Пашуканиса уголовная политика государства (деятельность по социальной защите) есть мера не юридическая, а организационнотехническая. Уголовное право и уголовный процесс - это не сфера этики (справедливости), а необходимая функция, диктуемая целесообразностью. Нечто похожее мы находим у Л. Дю- ги, который считал нелепостью ставить вопрос об ответственности государства, репрессивная деятельность которого есть только функция, проявление социальной нормы. Последняя, с его точки зрения, представляет собой некий факт жизни, проявляющий себя, в частности, в карательной функции. Пытаться придать репрессивной функции государства юридическую форму означало бы, согласно логике французского автора, стремление бороться со стихией природы с помощью кодексов. Пашуканис демонстрирует примерно тот же функционализм, но только под углом зрения советского марксизма.

Взгляды Пашуканиса на государство противоречивы. С одной стороны, он, стараясь выдерживать классовые позиции, утверждает, что государственная власть есть организованное насилие одного класса над другим, государство как орган классового господства руководствуется целесообразностью и не нуждается в праве. Однако с точки зрения его правовой теории роль государства выглядит иначе. Как он полагает, в основе установления социального порядка лежит переход общества к регулярному товарообмену. Вырастающее из производственных отношений право требует охраны новой экономической системы. Данный императив права реализуется в виде власти, которая с момента образования рынка становится публичной, преследует безличный интерес порядка и имеет ярко выраженный правовой характер. Субъективное частное право товаровладельца перерастает в субъективное публичное право. В условиях буржуазного общества, где пролетарий и капиталист выступают как равноправные товаровладельцы (пролетарий продает рабочую силу, капиталист - покупает), государство представляет собой не столько машину классового угнетения, сколько «власть права». Поскольку советское государство, делает вывод Пашуканис, также обслуживает рыночные отношения, постольку оно правовое и буржуазное.

Эволюция взглядов советских юристов на социальную природу советского государства и права наглядно прослеживается у П.И. Стучки, который стоял у истоков новой пролетарской юстиции (был наркомом юстиции, председателем Верховного Суда РСФСР). Поначалу он склонен был рассматривать право и общественное правосознание современной ему советской России как по преимуществу буржуазное. Поскольку правосознание населения, полагает он, крайне консервативно, право все еще остается и долго будет оставаться прибежищем буржуазной идеологии. Право, таким образом, представляется ему институтом, серьезно тормозящим процесс коммунистического строительства. Отсюда у Стучки типичный для того времени пафос скорейшей ликвидации права и приближения на этой основе коммунизма, что, конечно, способствовало принижению роли права. Юрист утверждал, что коммунисту с «юридическим прошлым» (т.е. профессиональному юристу, сформировавшемуся в дореволюционный период) гораздо труднее вырваться из плена буржуазной идеологии, чем «любому сознательному пролетарию». Он выступал за максимальное упрощение советской юридической науки и права, низведение их до уровня рядового рабочего и крестьянина. Понятно, что в условиях малокультурной и неграмотной России такая политика могла привести только к правовому нигилизму.

Постепенно, в основном под влиянием Ленина, Стучка меняет свою позицию. Термин «советское право», вспоминал он, появился «скорее всего, по нашей революционной привычке прибавлять слова “красное”, “советское”, “революционное”, без всякой “задней” мысли. “Красное право” что-то не звучит хорошо, “революционное” право наводит на размышления (сочетание “право и революция”), значит - “советское”. Может быть, мысль появилась даже впервые в голове буржуазного спеца, ибо я помню программу вуза, где общему, т.е. нормальному, т.е. буржуазному праву, противопоставлялось советское (нечто вроде “чекистское”, т.е. “курьезное”) право. Очень солидные коммунистические ученые тогда высказались вообще против советского права, есть де только единое право». Со слов Стучки, термин «советское право» «образовался еще при жизни т. Ленина и с полного его одобрения» . Юрист обращает внимание, что Ленин писал о буржуазном характере права переходного периода еще до Октября 1917 г. («Государство и революция»). Практика первых месяцев и лет после революции заставила Ленина, полагает Стучка, признать качественное отличие советского права от буржуазного: ведь деятельность пролетарской диктатуры разительно отличалась от традиционного буржуазного государства. Следует согласиться со Стучкой, что признать советское право отличным от буржуазного требовала и логика партийной пропаганды, и сама деятельность советской власти. Декреты советской власти, имеющие стратегическую цель

Стучка П. 13 лет борьбы за революционно-марксистскую теорию права. Сб. статей 1917-1930. С.

110, 152.

построения коммунизма, невозможно было назвать буржуазным правом ни с точки зрения партийной стилистики тех лет, ни в содержательном отношении. Политика борьбы со свергнутыми классами (дворянством и буржуазией), строительство основ социализма - все это не могло быть содержанием буржуазного права. Представляется, что Стучка вполне осознавал данные обстоятельства, почему и предложил рассматривать советское право в социологическом духе, как «систему и порядок общественных отношений». Если по форме, рассуждал он, советское право и похоже на буржуазное, то по существу оно представляет собой практику новой пролетарской власти, внедрявшую в жизнь новую систему общественных отношений. В конечном счете Стучка заявлял, что пролетарская революция, дело построения коммунизма не обойдется без создания «нового советского права». В этой связи он призывает к научно обоснованной рецепции буржуазной правовой культуры. В частности, им предлагалось заимствовать у романо-германской правовой системы отраслевое деление. При этом советское правоведение, с его точки зрения, должно делиться на две основные части: теорию права (в основном сводилась к гражданскому, или хозяйственному, праву) и технику права (техника подготовки нормативных актов, юридический процесс).

Классовая природа права - одна из базовых идей марксистской правовой теории. Однако Стучка ставит себе в заслугу, что именно он теоретически обосновал связь классов и классовой борьбы с правом: «На меня выпала доля в своей книжке впервые внести в теорию, права классовую точку зрения. Я попытался вскрыть классовую подоплеку векового течения - естественного или философского права, как классовой программы буржуазии. Я так же показал, что наука права не могла сделаться наукою, пока и потому, что она не стала и не могла стать на классовую точку зрения» . Он неоднократно указывал, что для решения данной задачи ему пришлось опираться на «социологическую школу буржуазных юристов» (С.А. Муромцева и Р. Иеринга). Буржуазная социология права, разъяснял Стучка, сделав открытие, что право есть система, порядок общественных отношений, не смогла пойти далее в силу своей классовой ограниченности. Следующий шаг, полагает он, делает марксизм: поскольку общественные отношения есть отношения производства и обмена, возникающими внутри классов и между классами, поскольку хозяйственные отношения выражаются в борьбе классов за свои интересы, постольку право не может быть ничем иным кроме как системой классовых отношений. Право - это не просто система классовых отношений, оно есть установленный порядок, организация господствующего класса, направленная на защиту его интересов. Таким образом, право в его марксистском понимании, с точки зрения Стучки, имеет две основные черты: 1) это система классовых отношений; 2) это организация господствующего класса, выражающаяся в факте принудительности. Право есть система, порядок производственных отношений, установленных и нацеленных на удовлетворение интересов господствующего класса. Далее здесь начинала работать формула Стучки об одной конкретной форме права (производственные отношения) и двух абстрактных (правовая идеология и законы).

Идея классовой природы права преломляется в теме революционной законности, которая для Стучки была одной из центральных. Несмотря на провозглашение большевиками диктатуры пролетариата, которую Ленин определил как власть, опирающуюся непосредственно на насилие и не связанную никакими законами, вопросы применения старого российского законодательства, установления новых юридических норм и процедур были насущной практической проблемой. Даже профессиональные революционеры, взяв в свои руки государственную власть, психологически часто не были готовы преодолеть порог общепринятой легитимности. Так, Стучка вспоминал, что Декрет о суде, который разрешал осуществлять правосудие на основе революционного правосознания, был издан с огромными трудностями, а его авторов (прежде всего Стучку) обвиняли в анархизме.

Закон, по его мнению, есть одна из абстрактных форм права, которая должна соответствовать всей системе общественных отношений. В этом смысле закон представляет собой совокупность внешне выраженных и исходящих от государства норм, отражающих суть требований и принципов данного социального порядка. Иначе говоря, закон есть формально закрепленная система мер господствующего класса, юридическое проявление с его стороны организованной защиты своих интересов.

Такая ярко социологическая трактовка закона воплотилась у Стучки в термине «революционная законность», который он отстаивал и развивал. Для Стучки понятие революционной законности прежде всего означает политический режим эпохи диктатуры пролетариата, некую нормативную форму жизни общества в условиях радикальных социальных преобразований и гражданской войны. Под революционной законностью он имеет также в виду ограниченное использование дореволюционных законов и возможное отступление от декретов советской власти в интересах революции. Революционный закон должен органично сочетать в себе партийные директивы и стандарты массового поведения, быть преградой для индивидуального произвола, но в то же время не задерживать развитие революции. Лучше других, по мнению Стучки, поддерживают режим революционной законности советские суды, которые, формируясь на непрофессиональной основе, хотя иногда и выносят «дикие, несуразные решения», в целом рассматривают дела, исходя из перспектив коммунистического строительства.

В статьях Стучки конца 1920-х годов явно прослеживается критическое отношение к леворадикальным воззрениям, его позиция становится более консервативной и прагматичной. Поскольку страна, считает он, находится в капиталистическом окружении и институты собственности и нормативного распределения еще долго будут сохраняться, не следует в скором будущем ожидать отмирания государства и права. Он предлагает делать упор на совершенствование законодательства путем его кодификации и сокращения числа законов. Полагая, что с течением времени гражданская война не заканчивается, а только меняет свои формы, Стучка, тем не менее, оценивает «уголовные репрессии» со стороны ОПТУ как «слишком суровые». К классовым врагам, с его точки зрения, причисляются чрезвычайно широкие слои населения. Боязнь партийных работников и государственных служащих, делает он вывод, быть обвиненными в «правом уклоне» толкает их на то, чтобы показать свою революционность, подчас бездумную и вредную, в ущерб законности.

Социологическая трактовка права, данная Пашуканисом, Стучкой и Разумовским, в значительной мере отталкивается от экономики и характерна высокой степенью гомогенности (однородности). Все они понимают право как форму производственных отношений, как средство и как результат борьбы господствующего класса за свои интересы. Пашуканис считает советское право в основном буржуазным, так как хозяйственная жизнь нэповской России осуществляется в товарно-денежной форме. У Разумовского и Стучки позиция тоньше: товарное производство действительно указывает на буржуазный элемент в советском праве, но его общая направленность на строительство социализма позволяет считать советское право в значительной мере социалистическим. Все трое, связывая классовую природу права с экономикой, предпочитают видеть в советском праве нечто однородное: оно по преимуществу либо буржуазное, либо социалистическое. Компромиссная позиция Разумовского и Стучки, особенно усилившаяся к концу 20-х годов, была попыткой очень не прямым способом обосновать гомогенность советского права.

Иную точку зрения отстаивает Рейснер, который идет к объяснению советского права не столько от экономики, сколько от социальной структуры и пытается привнести плюралистическую трактовку права. Рейснер, подобно многим своим коллегам, также отличается левацким уклоном и считает советское право по преимуществу буржуазным. Однако он выстраивает свою аргументацию не на основе «Капитала» Маркса, а используя теорию Л.И. Петражицкого. Руководствуясь положением о скором наступлении коммунизма, Рейснер рассматривает интуитивное право не только как важнейшее средство построения коммунистического общества, но и в качестве главной его нормативной основы. Отсюда логично вытекает враждебное отношение Рейснера к любым попыткам советской власти формализовать право, придать ему позитивный характер. Он убежден в том, что пролетариат испытывает глубокое отвращение ко всяким идеологическим надстройкам (в том числе к праву), что история права есть история его угасания. Формализация права несет угрозу делу пролетариата, так как в юридической схоластике и догматике тонут революционные идеалы и ценности. Рейснер убежден, что новое послереволюционное право — буржуазное. После первых лет революции произошел откат назад (имеется в виду нэп) и реставрация старой правовой идеологии стала фактом действительности. Поскольку буржуазное право, делает вывод Рейснер, наиболее ярко воплощает в себе принципы фактического неравенства и формального равенства, компромисса, советское право, построенное на тех же принципах, является буржуазным. Советское государство, по Рейснеру, также постепенно перерастает и неизбежно будет перерастать из государства диктатуры пролетариата в типично буржуазное государство, так как оно строит свою политику на основе социального компромисса и права. Чтобы избежать такой метаморфозы, делает юрист вывод, следует, широко используя интуитивное право, решительно бороться за скорейшее приближение коммунистического идеала.

Казалось бы, Рейснер демонстрирует то же стремление к гомогенности в понимании советского права. Однако применяемый им подход приводит его и к другим выводам, что, конечно, вносит в его позицию противоречие. Так, Рейснер считает «буржуазным предрассудком» утверждение советских юристов о том, что право возникает исключительно как результат классовой борьбы, является волей государства и поддерживается его принудительной силой. С его точки зрения, право и власть имеют различные корни и независимы. Принцип власти — свобода, принцип права — договор. Власть проявляет себя в приказе, право — в связанности чужим правом.

В основе права, по Рейснеру, лежит справедливость, понимаемая в духе Аристотеля (уравнивающая и распределяющая). Фактическое неравенство людей и есть условие рождения и функционирования права. Право имеет идеологический характер (относится к сфере сознания) и слабо связано с материальными отношениями. Поэтому форма права может иметь любое содержание (в том числе феодальное, буржуазное, пролетарское и т. п.). Право - это всегда компромисс как между отдельными людьми, так и между классами. «При известных формах хозяйства правовая система обнаруживает громадную тенденцию к однообразию и единству. Может показаться, что праву вообще присуща какая-то, ему одному прирожденная, черта, которая заключается в стремлении все определить из одной точки и одним принципом. В известной степени такая иллюзия получает реальность в странах, где однороден хозяйственный уровень развития, а население тесно связано не только интересами экономического характера, но и общим уровнем культуры сравнительно одного и того же типа. В таких случаях действительно может оказаться скрытым разноречие правовых положений, вытекающих из классовой группировки, а право господствующего класса может принять характер общего права. На деле такого рода видимость всегда обманчива. Поскольку существуют различные классовые интересы, постольку же при правовой организации обще-

ства имеются и различные системы права, из которых каждая носит строго классовый характер. Общее право есть только результат компромисса этих отдельных классовых прав, при чем, естественно, в классовом обществе этот компромисс несет уклон в сторону наиболее сильной классовой группы. И если мы попробуем взять любую систему самого, казалось бы, единого права, по существу мы найдем не что иное, как разрез глубокого геологического пласта, где отдельные правовые идеологии тянутся одна над другой в причудливой картине изломов и наслоений»^[437]. Отсюда следует вывод, что никакая правовая система не обладает классовым единством, всякое право есть «лоскутное» право. В частности, советское право состоит из пролетарского, крестьянского и буржуазного. Своеобразие позиции Рейснера состояло в том, что классовая природа права не устранялась, а приобретала плюралистический характер. Кому-то данная трактовка классовости права могла казаться (и казалась) отступлением от ортодоксального марксизма, но на самом деле здесь имело место его творческое развитие. Социологический поход в марксистской теории права вполне мог дать и такие результаты.

В советском государстве (по Конституции РСФСР 1918 г.) Рейснер усматривает отдельные достоинства. Организация диктатуры пролетариата в виде системы Советов разных уровней устраняет, с его точки зрения, различие между обществом и государством, правом позитивным и интуитивным. Благодаря тому, что советская республика является надежным проводником интуитивного пролетарского права, не искаженного парламентаризмом, бюрократизмом и обширным законодательством, перед рабочим классом открываются огромные возможности в осуществлении эффективной политики. Советское государство, деятельность которого исходит из принципа целесообразности, нуждается не в праве (в формальном смысле), а в рациональном устройстве государственного аппарата.

Тем не менее у Рейснера имеются серьезные претензии к Конституции РСФСР 1918 г. Советские юристы, по его мнению, поспешили одеть диктатуру пролетариата в «благоприличное одеяние буржуазноподобного права». Он считает фальшивым провозглашение советским государством, возникшим на неправовой основе, буржуазных по своей сути прав и свобод. По его мнению, следовало бы ограничиться только одним правом - правом трудящихся на социальную революцию и установление социалистического порядка. «По существу, здесь дело идет вовсе не о правах, а об определенных задачах социалистического строя, которые необходимо и неизбежно при своем осуществлении должны принести и действительно приносят трудящимся неисчислимую массу всяких благ, о которых при буржуазном строе они могли только мечтать. Все это естественные результаты перехода общественного производства в руки рабочего класса и распределения плодов его труда между производителями. Та-

кой характер и принимают все отдельные статьи в декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа. Здесь говорится непосредственно о благах, которые предоставляются массам. Эти блага являются лишь следствием упразднения частной собственности на землю и средства производства и сейчас не могут быть юридически даже приблизительно определены в своем содержании»^[438]. В данном случае Рейснер сближается с Пашуканисом, который предложил заменить традиционное уголовное право «мерами социальной защиты». Оба они, отвергая буржуазную юриспруденцию, пытаются рассмотреть советское государство и право не с юридической точки зрения, а функционально, как систему мероприятий, диктуемых самой жизнью. Получалось так, что, с одной стороны, Пашуканис и Рейснер, развивая до логического предела классовый подход в понимании прав человека, решали идеологическую задачу обоснования советской власти, но с другой - налицо было применение общих принципов социологического подхода. Здесь социология права, рассматривая советскую государственность как систему функциональных зависимостей, демонстрировала свои исследовательские возможности при анализе исторически новых форм государства и права и одновременно выполняла идеологическую функцию. Советская социология права 20-х годов тем и была замечательна, что, развивая марксизм как идеологию, выводила его на новый научный уровень.