О НЕКОТОРЫХ ВОПРОСАХ ТЕОРИИ ГОСУДАРСТВА И ПРАВА1

Со времени первого совещания научных работников прав,а прошло 10 лет. Это —большой срок. Естественно, что за эти время перед нами, юристами, работниками науки советского права, встали новые задачи.

Это десятилетие было наполнено грандиозными событиями. Родина пережила величайшую войну. А война, как сказал В. И. Ленин, представляет собой «...испытание всех экономиче­ских и организационных сил каждой нации»^{[384] [385]. Вторая Великая Отечественная война явилась гигантской проверкой сил и жиз­неспособности Советского государства и многих других госу­дарств.}

В 1919 г. Ленин писал об итогах гражданской войны: «...опыт гражданской войны в России показал нам и коммунистам всех стран, как в огне гражданской войны вместе с развитием рево­люционного энтузиазма создается сильное внутреннее укрепле­ние». Ленин говорил, что «...мы побеждаем и будем побеждать, потому что у нас есть тыл и тыл крепкий, что крестьяне и рабо­чие, несмотря на голод и холод, сплочены, окрепли, и на каждый тяжелый удар отвечают увеличением сцепления сил и экономи­ческой мощи...». Наш великий учитель говорил тогда, что «...только поэтому победы над Колчаком, Юденичем и их союз­никами, сильнейшими державами мира, были возможны» ^[386].

Эти слова применимы полностью и к последующей борьбе на­шего народа — рабочих, крестьян, советской интеллигенции — за социализм, за организацию нового, социалистического общества, к борьбе, в которой победа, на нашей стороне, потому что па нашей стороне правда, будущее, потому что верен тот путь, ко­торым идет наша страна, потому что ведет нашу страну партия большевиков, знающая, куда она ведет наш народ, потому что во главе нашей страны стоит великий Сталин.

Вы знаете, как и многие сейчас уже знают, какие были планы и замыслы у тех, кто вовлек мир во вторую мировую войну. Он этом сейчас нет времени и необходимости говорить.

димо сказать, что вторая мировая война — война демокра і пчесіліх сил против гитлеровской Германии действительно была испыта­нием морально-политических и культурно-творческих сил сражав­шихся народов, а в отношении СССР, как об этом говорил товарищ Сталин, опа подтвердила, что «...советский строй ока­зался не только лучшей формой организации экономического и культурного подъема страны в годы мирного строительства, по и лучшей формой мобилизации всех сил парода на отпор врагу в военное время»

Три года, прошедшие с окончания воины, подтвердили это с немеиьшен силой. Страна напряженно работает, залечивая рапы, нанесенные войной, исчезают месяц за месяцем, год за годом руины, и из пепла, в прямом смысле этого слова, вырастают но­вые села и города, а вместе с ними — и новые люди, новые и все более и более многочисленные отряды бойцов, вступающих в строй, чтобы отдать свои силы борьбе за великие идеи комму­низма под победоносным знаменем Ленина — Сталина, под руко­водством гениального вождя и учителя Иосифа Виссарионовича Сталина.

За эти годы Советский Союз добился громадных успехов в восстановлении отечественной экономики. Эти успехи тем более знаменательны, что советский народ добился их своими соб­ственными руками, не только без посторонней помощи, без чего не может обойтись ни одна страна мира, пострадавшая от войны в нынешних условиях, но и попреки разного рода стремлениям извне помешать восстановлению советского хозяйства, восстано­влению нарушенной войной советской экономики.

В общей работе десятков миллионов советских людей зани­мает свое место и наш скромный отряд, наш цех ученых юристов.

В годы войны всех нас воодушевляла, как и сейчас воодуше­вляет, пламенная любовь к социалистическому отечеству, вооду­шевляет горящее вечным огнем стремление внести свой вклад в общее великое дело.

Мы все за эго время прилежно трудились, чтобы приумно­жить культурные богатства своего парода. Теперь, после окон­чания войны, мы продолжаем свой скромный, часто незамет­ный, труд на благо родины.

Перед нашей страной стоят новые' задачи. В решении этих задач и мы, советские юристы, наравне со всем народом, прини­маем активное участие. Об этих задачах говорил товарищ Сталин, указывая на то, что мы, закончив войну победой над врагами и вступив в новый мирный период хозяйственного развития, должны в кратчайший срок залечить раны, нанесенные врагом нашей стране, восстановить довоенный уровень развития народ­ного хозяйства, с тем, чтобы значительно превзойти в ближайшее

¹ И. Сталин, О Великой Отечественной войне Советского Союза, Госполитиздат, 1946, стр. 106.

время этот уровень, повысить материальное благосостояние на­рода и еще больше укрепить военно-экономическую мощь Совет­ского государства

Это — основа, на которой должна быть построена сейчас ра­бота в любой отрасли нашей жизни и деятельности. И перед нами, советскими юристами, эта экономическая задача стоит так же, как наша задача, хотя в приведенном мною высказывании товарища Сталина не сказано ничего о праве и о юристах. То, что говорит товарищ Сталин о задачах, стоящих перед советской страной, имеет прямое и непосредственное отношение и к праву и к юристам.

Я осмеливаюсь утверждать, что указание товарища Сталина о послевоенных задачах, стоящих перед нашей страной в данное время, есть указание, в равной степени относящееся и к работки кам права, и к работникам 'науки права и ко всем, кто посвятил свои силы работе на так называемом идеологическом поприще.

Дальнейшее развитие юридических наук, советского права может и должно содействовать общему культурному подъему страны, идущей в гору, к тому же — семимильными шагами.

Юридическое образование, которое предполагает соответ­ствующий высокий уровень развития и науки советского государ­ства и права, — это большое подспорье в деле государственного строительства, не меньше нуждающемся в советских юристах, чем в инженерах, врачах, педагогах и других специалистах.

Около 15—20 лет назад мы пережили болезнь правового ни­гилизма, когда советское право объявлялось «юридическим барах­ло*!».

Это было время, когда среди нас были «ученые», которые от­рицали значение советского законодательства. Напомню, что пи­сал по этому поводу один юрист. Нам нужно не законодательство, заявлял он, «не в нем сейчас главное дело», нам нужно- «хорошее и дешевое управление, умный и честный чиновник, толковый ад­министратор, орудующий хорошо пригнанной, уместной, твердоіі и точной административной нормой, — вот это нужно стране» ². Так писал ученьш-юрист, претендующий теперь на то, чтобы по­учать других и давать рецепты такого поведения, которое должно вывести нашу советскую науку права на широкую и свободную до­рогу творческого развития. И это — не анекдот. Увы, это — быль, это — факт, это — история. Если бы подобного рода люди за 25 лет после того, как они написали это, не сделали бы ни одною

¹ См. И. Сталин, Речи на предвыборных собраниях избирателей С га линского избирательного округа г. Москвы, 1946, стр. 28—29.

² Г. С. Г у р в и ч, К составлению административного кодекса, «Вл.ъ ,< Советов», 1923, № 3, стр. 27,

шага вперед, я бы о Них сейчас и не стал говорить. Но они по­шли вперед, и мы можем выразить только удовлетворение по этому поводу.

Сегодня, к счастью, эти «новаторы» —■ уже не те, нет у них былой резвости, не тот возраст. Но они все-таки не перестают, как на народном языке говорится, «выкаблучивать» и выделы­вать сплошь и рядом всякие «выкрутасы».

Я считаю нужным напомнить кое-что из прошлого и привести некоторые примеры из сегодняшней действительности.

Мы помним, как некоторые, мнившие себя авторитетами в об­ласти права, в течение 20—30 лет ополчались против граждан­ского права, подставляя вместо него какое-то хозяйственное право.

Итак, тот период, к нашему общему счастью, остался далеко за плечами, воздух стал чище, легче стало дышать в обществе юристов, лучше спорится работа. Но надо все же сказать, что воздух еще не совсем очистился, что пережитки капитализма в сознании дают себя знать, особенно у людей, избравших своей профессией идеологическую работу. Эти пережитки, исторически связанные со старым обществом, к сожалению, не так легко и не так скоро поддаются ликвидации.

Как учит товарищ Сталин, необходимо воспитывать реши­мость «...ломать старые традиции, нормы, установки, когда они становятся устарелыми, когда они превращаются в тормоз для движения вперед...» и «...создавать новые традиции, новые нор­мы, новые установки» *.

Марксизм-ленинизм, как подлинная наука, не может мириться с застоем, пассивностью, отставанием, заскорузлостью. Я не могу не привести замечательную характеристику, данную товарищем Сталиным теории и тому значению, которое принадлежит ей в практической работе по строительству социализма. Теория,— говорит товарищ Сталин, — «...если она является действительно теорией, дает практикам силу ориентировки, ясность перспекти-

¹ Сталин, Речь на приеме в Кремле работников высшей ніколи 17 мая 1938 г. Цитирую по книге: Сталин, О Ленине, Госполитиздат, 1947, стр.

вы, уверенность в работе, веру в победу нашего дела» Такова роль теории в социалистическом обществе, таково ее место в про­цессе борьбы за социализм. Советская наука не выполнила бы своих задач и не оправдала бы своего назначения, если бы она не была наукой новаторов, беззаветно борющихся за осуще­ствление поставленной цели.

Советская наука, в том числе и паука советского права, стоит перед важной задачей всестороннего использования науки и куль­туры капиталистического общества.

Нельзя считать, что в этом отношении сделано все, что от науки и культуры капиталистических стран нам уже нечего взять, что зарубежная наука не способна дать нам ничего или, во всяком случае, ничего такого, на что стоило бы затрачивать силы, чтобы использовать эту культуру в наших целях.

Это неправильно, это было бы вредным, непростительным зазнайством. И сейчас необходимо стремиться к овладению темп научными достижениями, которые имеются в зарубежной науке.

Достаточно вспомнить хотя бы о многих важных проблемах, особенно научно-технического характера, которые убедительно предостерегают нас от пренебрежительного отношения к задаче овладения достижениями зарубежной науки, требуя пытливого проникновения во все тайны мира, какой бы пограничной межой их ни пытались скрыть от нашего взора другие страны. Но овла­деть научным богатством ті научным наследством старого обще­ства можно лишь па основе критического отношения к этому наследству, особенно в области общественных наук, в области идеологии. «Нужно, — говорил Денни, — взять всю культуру, которую капитализм оставил, и из нее построить социализм. Нужно взять всю науку, технику, все знания, искусство. Без этого мы жизнь коммунистического общества построить не мо­жем» ^{[387] [388]. Это можно осуществить лишь путем преодоления бур­жуазной методологии науки, лишь овладев в полном объеме един­ственной и подлинной научной методологией — диалектическим материализмом, марксизмом-ленинизмом, освещающими, по мет­кому выражению товарища Молотова, «генеральный путь исто­рического развития, раскрывающего смысл современных собы­тий» [389].}

Ленин и Сталин учат, что «...без непримиримой борьбы с бур­жуазными теориями на базе марксистско-ленинской теории не­возможно добиться полной победы над классовыми врагами...», и «...только в борьбе с буржуазными предрассудками в теории можно добиться укрепления позиций марксизма-ленинизма» ^[390]. Это было сказано в 1929 г. по поводу состояния пашей экономической

науки. По это в полной мере применимо и сейчас к паничі при вовой теории.

Надо сказать, что у нас довольно сильно распространен гакоі'і метод «научной работы», который можно было бы назвать «цп- татологией». До сих пор еще имеет распространение «метод, воз­можно большего нанизывания на нитку, на тоненькую ниточку своей мыслишки, цитат из творений великих мыслителей.

Ясно, что задача науки — не в этом, не в простом цитировании, а в изложении научных положений, их развитии, их применении к практическому делу. Этого то, однако, больше всего недостает многим нашим юридическим научно-теоретическим работам. При помощи цитат ведутся, как правило, и теоретические дискуссии. Без цитат в таких случаях нельзя, конечно, обойтись, но нельзя дискуссию вести на одних цитатах. Это не поможет или мало поможет движенью науки вперед. Нужен марксистско-ленинский анализ, обогащающий понимание, нужны факты, нужна проверка теоретических положений фактическими данными. Где этого нет, там нет научной дискуссии. Там дело похоже на диспуты эпохи протопопа Аввакума. Такое впечатление производит, например, диспут наших ученых-юристов в связи с книгой проф. Стро­говича «О матерг альной истине в уголовном процессе».

На т. Строговича в последнее время ополчились за его утвер­ждение, что в судебном приговоре должна найти свое выраже­ние абсолютная, а не только относительная истина. Смысл по­зиции, занимаемой в этом вопросе т. Строговичем, состоит в том, что судья обязан тщательно и объективно исследовать все доступ­ные ему обстоятельства дела, что обеспечило бы вынесение при­говоров, которые безусловно были бы справедливы и соответ­ствовали действительности в полном объеме.

Проблема «абсолютной» или «относительной» истины, в сущ­ности говоря, в применении к судебной практике сводится к тому, чтобы следователь, прокурор, судья не решали дел без доста­точной, исчерпывающей проверки соответствия своих решений подлинной, фактической действительности. Но некоторые возра­жающие против требования установления «абсолютной истины» договариваются до того, что следователь, прокурор, судья не должны ставить своей целью достижение таких «абсолютных» результатов, а что для них достаточно и «относительных» резуль­татов!

Эта сугубо-философская проблема практически, в приложе­нии к судебным делам, сводится к проблеме действительной, пол­ной доказанности вины или невиновности обвиняемого. Нужно, вынося приговор, не просто иметь «высшую степень вероятности», а быть абсолютно уверенным в его правильности — вот что зна­чит эта глубокая философия в практике судебно-прокурорской работы. Некоторые товарищи считают такое требование обреме­нительным для следственных и судебных органов, поскольку, мол, это непосильно п на практике невыполнимо.

Я помню выражение одного французского юриста, который имел свой методологический подход к проблеме доказательств. Он говорил: «Когда я допрашиваю свидетеля, я больше обра­щаю внимание на состояние его ног. Если свидетель мнется с ноги на ногу, значит он лжет. Поэтому я рекомендую, — гово­рил этот оригинал, — обращать внимание именно на ноги, так как здесь кроется источник истины». Этот пример поучителен. Он может предостеречь от слишком вольного обращения с доказа­тельствами.

Проблема доказательства в уголовном процессе— трудная и серьезная проблема. Здесь, в отыскании так называемой мате­риальной истины, нужно стоять на твердой почве, пользоваться верным и надежным методом. К этому надо будет вернуться спе­циально. Скажу лишь, что, по-моему, позиция т. Строговича, не­смотря на имеющиеся в его книге ошибки и неточности, ближе к истине, чем позиция его оппонентов.

Говоря о состоянии нашей науки права, нельзя не остано­виться на некоторых дефектах и извращениях в работах отдель­ных товарищей. К числу таких дефектов, мне кажется, следует отнести, в первую очередь, извращения методологического ха­рактера, устранение которых, естественно, имеет громадное зна­чение и для практической нашей работы.

Вот несколько примеров из области международно-правовой теории.

Наша делегация на Генеральной Ассамблее ООН в 1947 г. поставила вопрос о запрещении пропаганды войны. Около двух месяцев там шла борьба из-за статьи, предлагавшей осудить про­паганду войны в любой форме.

По вот один автор представил рукопись статьи, в которой утверждал, что такая постановка вопроса неправильна, что нельзя говорить о пропаганде войны. Ваг что было сказано в этой статье,-

«В связи с выдвинутым советской делегацией предложением об издании, по призыву Организации Объединенных Наций, всеми государствами закона об уголовной ответственности за пропаганду агрессии своевременна постановка вопроса о редак­ции проектируемого закона.

Прежде всего' заслуживает внимания определение действия как элемента состава рассматриваемого преступления. Термин «пропаганда» представляется мало соответствующим этой цели: пропаганда по общему своему смыслу предполагает распростра­нение идей, которые лишь в своем дальнейшем практическом развитии приводят к программе действий. Между тем, поджига­тели войны поступают примитивнее и реальнее: они сплошь и рядом прямо и непосредственно зовут к военному выступлению, к военным действиям. С другой стороны, пропаганда предпола­гает некоторую систематичность или длительность действий. Между тем опасен и должен влечь за собой уголовную ответст-

ВеННОСТЬ И эпизодический, единичный призыв К НОВОЙ войне. По­этому термин «пропаганда» не охватывает в полной п точной форме задач, диктуемых интересами борьбы с поджигателями войны. Более соответствующим этим задачам является термин «призыв к агрессивной войне». Далее, необходимым объектив­ным элементом рассматриваемого состава должна быть при­знана публичность; нельзя говорить о призыве к агрессии в слу­чаях, когда он сделан в условиях частного разговора».

С такой постановкой вопроса никак нельзя согласиться. Для дела мира опасен не только прямой призыв к войне, но и систе­матическое распространение всякого рода лживых или тревож­ных сведений, способных создать военный психоз, который сам по себе представляет источник угрозы миру. Если стать на пози­цию автора цитируемой статьи и признать, что более соответ­ствующим интересам борьбы с поджигателями войны является термин «призыв к агрессивной войне», то это повлекло бы за со­бой оставление безнаказанными те достаточно распространенные в некоторых странах формы подстрекательства к войне, которые нельзя рассматривать как призыв к ней, но которые играют та­кую роль косвенным образом.

Ошибка автора усугубляется еще >и тем, что он требует в ка­честве обязательного «объективного элемента рассматриваемого состава» публичность действий. Разумеется, нельзя рассматри­вать как призыв к войне всякий частный разговор, в котором вы­ражались бы агрессивные стремления, воинственные пожелания или даже доказывалась собеседнику необходимость войны. Но тем более было бы неправильным такого рода разговоры остав­лять вообще без соответствующего реагирования, а в особо зло­стных случаях — без реагирования при помощи уголовного за­кона.

Автор высказывается таким образом против термина «пропа­ганда агрессивной войны», предпочитая ему термин «призыв к агрессивной войне». Но, это означает такое сужение понятия дан­ного деликта, что ставит под удар эффективность борьбы с под­жигателями войны, сеющими панику, и уже в силу одного этого обстоятельства представляющими собой общественную опас­ность. Разумеется, поджигатель поджигателю рознь, и это необ­ходимо учитывать при определении способов борьбы с такими поджигателями и при определении мер наказания, но это не мо­жет иметь никакого значения, когда идет речь об определении самого деликта.

Интересы мира и безопасности народов требуют борьбы с про­пагандой войны не только тогда, когда эта пропаганда выра­жается в систематическом распространении взглядов и идей, на­правленных на возбуждение к войне, или в прямых призывах к воине, но и при любых других формах подстрекательства, кото­рые прямо или косвенно, систематически или эпизодически могут явиться источником возбуждения враждебных чувств к другому

26*

403

народу и убеждения других в необходимости, целесообразности или выгодности войны.

Основная ошибка автора этой статьи заключается в том, что он исходит из узко юридической или нормативной стороны дела. Конструкция нормы не может ограничиваться лишь одним узко юридическим анализом и состоять из элементов чисто юридиче­ского порядка. В социалистическом обществе жизненна и обще­ственно полезна только такая норма, которая строится на основе учета требований, жизни, отражая собой то, что выгодно и по­лезно народу, что соответствует его классовым стремлениям, его идеалам, что служит выражением его волеустремления. Если стать на такую методологическую позицию, то ошибка рассуж­дений автора, высказывающегося против термина «пропаганда агрессивной войны», станет совершенно очевидной.

Другой автор берется рассуждать о государственном сувере­нитете. Он говорит: «Суверенитет — это юридическая и факти­ческая способность государства осуществлять свои функции в качестве полновластной организации на своей территории, в ка­честве независимого члена международного общения».

Нетрудно сразу увидеть порочность такого рода определения. Если суверенитет — это только «способность государства», то, следовательно, несуверенно то государство, которое само, своими силами не способно защитить то, о защите чего говорит автор и что он выдвигает главным признаком понятия суверенности.

Из этого определения следует, что в случае, например, воен­ной слабости какого-либо государства оно не должно быть при­знано суверенным. Ставить суверенитет государства в зависи­мость от его фактической способности осуществлять власть на своей территории или вне ее — значит подчинять государство произволу другого¹, более сильного государства. А это создает удобные лазейки для всякого рода агрессивных притязаний.

Возникает, разумеется, и вопрос о том, кто же может быть уполномочен решать, обладает ли такой «фактической способно­стью» данное государство или нет? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы убедиться в порочности рассматриваемого опре­деления суверенитета.

Нужно сказать, что к сожалению, это—не индивидуальная ошибка, данного автора. Такая же ошибка допущена и учебни­ком «Теория государства и права» Института права Академии наук, макет которого сейчас здесь подвергается обсуждению. В этом макете на странице 103 говорится:

«Суверенитет государства означает его и факти­ческую и юридическую способность сделать свою волю обяза­тельной для всех, на кого его власть простирается».

В этом же учебнике дальше говорится, что «в понятие суве­ренитета государства как властвующей организации входит его несвязанность, нестесняемость какими-либо формальными огра­ничениями, кроме тех, которые оно само по себе принимает в

международном общении, его формальная способное і ь устанав­ливать любые правовые нормы, какие оно сочтет для себя необ­ходимыми или целесообразными».

Позволительно спросить, почему учебник сводит дело к фор­мальностям, когда проблема суверенитета представляется жиз­ненно важной, проблемой, которая не менее любой другой про­блемы государственного права не терпит формального обраще­ния? Не является ли это результатом тех пережитков в сознании автора, которые уходят своими корнями в школу Градовского, Коркунова, Кокошкина и т. д.?

Мне представляется, что было бы гораздо правильнее опре­делить понятие суверенитета, исходя не из фактической или юри­дической способности государства осуществлять свои функции, а более реальным способом. Было бы более правильным при опре­делении понятия суверенитета исходить из того, что суверени­тет— это состояние независимости данной государственной вла­сти от всякой другой власти как внутри, так и вне границ этого государства. При таком понимании суверенитета противоправ­ным будет всякое действие, которое направляется на нарушение независимости и самостоятельности государства, безотносительно к тому, способно ли оно противостоять таким покушениям на его суверенные права или нет.

Ряд существенных ошибок имеется и в макете учебника тов. Денисова «Теория государства и права» '.

Следует остановиться на одном вопросе, весьма важном, но изложенном в учебнике тов. Денисова небрежно и с такой не­полнотой, которая переходит в грубую ошибку. Я говорю о трак­товке автором понятия «диктатура пролетариата».

Нельзя, разумеется, согласиться с одним из выступавших здесь профессоров государственного права, который выразил удивление по поводу того, что в учебнике Института права имеется параграф 7 под заглавием «Социалистическое государ­ство и диктатура- рабочего класса». Читаю об этом выступлении по стенограмме:

«...Подзаголовок: а) Марксизм-ленинизм и диктатура рабо­чего класса. Начинается: «Учение о диктатуре пролетариата со­ставляет главное в марксизме-ленинизме». Вот удивили. Да разве мы этого раньше не знали? Это нам очень хорошо извест­но. Это — истина, и совсем не об этом нужно говорить в учеб­нике «Теория государства и права», совсем не с этого- нужно на­чинать и совсем не такой тон нужно брать, а нужно сказать, что и в теории советского государства, и в теории советского права учение о диктатуре пролетариата — главное».

Далее, выступавший призывал дать юридическую трактовку понятия «диктатура пролетариата». Но он, очевидно, упустил из

¹ Л. И. Денисов, Теория государства и права, макет, М., 19-18.

виду простую истину, что так называемая «юридическая трак­товка» понятия не может быть правильна, если она будет огра­ничиваться исключительно юридическим аспектом. Это — тоже своеобразное проявление юридицизма.

Тов. Денисов, определяя понятие «диктатура пролетариата», говорит, что это особая форма «...классового союза пролета­риата с трудящимися массами (крестьянство)», что диктатура пролетариата является «...по отношению к эксплоататорскому меньшинству государством диктаторским...»; что республика Со­ветов рабочих и крестьянских депутатов является политической формой диктатуры пролетариата

Здесь тов. Денисов допускает весьма существенную неточ­ность. Известно, что ленинское определение диктатуры пролета­риата говорит не просто об особой форме «...классового союза между пролетариатом и трудящимися (крестьянство)». У Ленина говорится, что это •— «...особая форма классового союза между пролетариатом, авангардом трудящихся, и многочисленными не­пролетарскими слоями трудящихся (мелкая буржуазия, мелкие хозяйчики, крестьянство, интеллигенция и т. д.)^{[391] [392].}

Таким образом, в определении, данном тов. Денисовым, имеются неточности, граничащие с искажениями. Это тем более непростительно, что товарищ Сталин специально разъясняет зна­чение «особой формы союза», состоящей в том, что «руководя­щей силой этого союза является пролетариат» в том, что «руко­водителем государства, руководителем в системе диктатуры пролетариата является одна партия, партия пролетариата, партия коммунистов, которая не делит и не может де­лить руководства с другими партиями»^[393].

Ошибка автора учебника тем более непростительна, что Ленин называет высшим принципом диктатуры «...поддержание союза пролетариата с крестьянством, чтобы он мог удержать ру­ководящую роль и государственную власть» ^[394].

Эти неточности в учебнике тов. Денисова не единичны. Так, говоря о диктатуре пролетариата, как о диктаторском государстве по отношению к эксплоататорскому меньшинству, т. Денисов за­бывает, что Ленин не просто определял диктатуру пролетариата как диктаторское государство, а говорил о диктатуре пролета­риата как о государстве по-новому диктаторском. Товарищ Сталин, цитируя Ленина, также подчеркивает это слово «по- новому» ^[395].

Такие неточности, граничащие с искажениями, недопустимы.

Серьезным пробелом учебника т. Денисова является и то, что

говоря о диктатуре пролетариата, автор не привел замсі;] тель­ную характеристику, данную товарищем Сталиным диктаїуре пролетариата, когда он говорил о ее трех основных сторонах, а именно:

«1) Использование власти пролетариата для подавления экс­плоататоров, для обороны страны, для упрочения связей с про­летариями других стран, для развития и победы революции во всех странах.

2) Использование власти пролетариата для окончательного отрыва трудящихся и эксплоатируемых масс от буржуазии', для упрочения союза пролетариата с этими массами, для вовлечения этих масс в дело социалистического строительства, для государ­ственного руководства этими массами со стороны пролетариата.

3) Использование власти пролетариата для организации со­циализма, для уничтожения классов, для перехода в общество без классов, в общество без государства»¹.

Товарищ Сталин учит, что пролетарская диктатура есть сое­динение всех этих трех сторон и что ни одна из них «...не может быть выдвинута как единственно характерный признак дик­татуры пролетариата». Товарищ Сталин при этом обращает вни­мание на то, что достаточно отсутствия хотя бы одного из этих признаков, чтобы диктатура пролетариата перестала быть дик­татурой в обстановке капиталистического окружения.

«Поэтому, — учит товарищ Сталин, — ни одна из этих трех сторон не может быть исключена без опасности исказить понятие диктатуры пролетариата. Только все эти три стороны, взятые вместе, дают нам полное и законченное понятие диктатуры про­летариата» ².

А тов. Денисов излагает марксистско-ленинско-сталинское оп­ределение диктатуры пролетариата, не позаботившись о том, чтобы ввести в определение эти «три основные стороны» дикта­туры пролетариата.

Нельзя ничем оправдать и такой пробел в главах, где гово­рится о диктатуре пролетариата, как отсутствие упоминания о том, что диктатура пролетариата имеет свои периоды, свои осо­бые формы, разнообразные методы работы. В книге т. Денисова не нашлось места и для этой очень важной части сталинского уче­ния о диктатуре пролетариата.

Мы помним, как товарищ Сталии характеризовал каждый из этих периодов, подчеркивая, что в один период особенно бьет в глаза насильственная сторона диктатуры, а в другой — мирная, организаторская, культурная сторона диктатуры, революцион­ная законность и т. д.

Это — важная часть учения о диктатуре пролетариата, от­сутствие которой в книге тов. Денисова является крупным недо­статком учебника.

¹ И. Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11-е, стр. 117. *

² Т а м же.

В главе, посвященной происхождению, сущности и функциям государства, можно прочесть следующие строки:

«Практическое значение правильного разрешения проблемы происхождения государства исключительно велико. Изучив при­чины, вызвавшие к жизни государство, мы получаем для своей общественной деятельности великое духовное оружие — знание, при каких обстоятельствах государство станет не нужным для общества. А это освещает путь нашей общественной практики»^[396].

Это рассуждение производит странное впечатление. Выходит, что для обладания «великим духовным оружием» нам нужно знать, при каких обстоятельствах государство станет не нужным для общества, т. е. иначе говоря, — отомрет. ~

Таким образом, внимание читателя направляется на исследо­вание вопроса не о том, почему и для чего нам нужно' государ­ство, а о том, когда и при каких обстоятельствах оно станет не

* нужным. Иначе говоря, внимание фиксируется не на том, что государство нужно пролетариату, а на том, при каких обстоя­тельствах оно станет ему не нужным. Известно, что вопрос об отмирании государства особенно энергично' муссировался враж­дебными советскому строю людьми, пытавшимися использовать эту проблему для пропаганды против Советского государства, как все равно обреченного на умирание.

В докладе на XVIII съезде партии товарищ Сталин указывал на недостатки нашей идеологической работы и на отсутствие полной ясности у многих из нас в некоторых вопросах теории, имеющих серьезное практическое значение. Товарищ Сталин имел в виду вопрос о государстве вообще, и о нашем социалистическом государстве, — в особенности, товарищ Сталин говорил, что иногда спрашивают, почему мы не содействуем отмиранию на­шего социалистического государства, раз у нас уничтожены экс- плоататорские классы, раз враждебных классов в стране больше нет и подавлять некого. Товарищ Сталин дал замечательное разъяснение этого факта, показав важность правильного пони­мания роли и значения Советского государства и весь вред и опасность недооценки этого.

Поэтому тем более удивительно, что автор учебника «Теория государства и права» т. Денисов счел нужным обосновать необ­ходимость изучения советской теории государства с точки зре­ния обстоятельств, при которых Советское государство станет не нужным.

* *

*

Некоторые из выступавших на совещании критиков рассмат­риваемых здесь учебников по теории государства и права сами выдвигали положения, с которыми нельзя согласиться. Так, например, проф. Гурвич подчеркивал, что «государственное

право — сильнее Конституции», что «Конституция кілько основи, фундамент государственного права». Этот критик не видит про­тиворечия с самим собой, в котором он находится. 11с говоря уже о том, что совершенно неправильно противопоставлять Конституцию государственному праву или сравнивать их с точки зрения того, что сильнее, нельзя не признать всех этих разгла­гольствований совершенно никчемным и даже вредным занятием.

Значение Конституции в Советском государстве, в стране со­циализма с исключительной силой показано было товарищем Сталиным в докладе о проекте Конституции на VIII Всесоюзном съезде Советов и, в частности, — в той главе доклада, где указы­ваются основные особенности новой Конституции. Товарищ Сталин говорил о том, что она «...представляет собой итог прой­денного пути, итог уже добытых завоеваний», «...является, стало быть, регистрацией и законодательным закреплением того, что уже добыто и завоевано на деле»^[397], что она опирается на основ­ные устои социализма (социалистическая собственность на землю, леса, фабрики, заводы и т. д.; ликвидация эксплоатации и экс- плоататорскнх классов; ликвидация безработицы; труд как обя­занность чести каждого работоспособного гражданина; право на труд, право на отдых, право на образование и т. д.). Особен­ностью новой Конституции, указывал товарищ Сталии, является, наконец, то, что опа «...не просто провозглашает демократиче­ские свободы, но и обеспечивает их в законодательном порядке известными материальными средствами» ².

Иначе говоря, Сталинская Конституция отразила те сдвиги и изменения в хозяйственной и общественно-политической жизни СССР, которые осуществлялись за предшествующий ее приня­тию 12-летний период жизни Союза ССР.

Не ясно ли из сказанного, что государственное право СССР должно являться выражением тех отношений, которые сложи­лись в Советском государстве и нашли свое выражение в Кон­ституции — Основном законе Советского государства? Поэтому совершенно неправильно и лишено всякого основания отделение и тем более противопоставление в какой бы то ни было части со­ветской Конституции советскому государственному праву.

Между тем, проф. Гурвич попытался сделать это. Неуди­вительно, что такая попытка не могла тут же не провалиться. В своем выступлении проф. Гурвич почему-то ополчился против названия государства государственной машиной. Он заявил: Нет в Советском государстве машины».

Он, однако, не разъяснил смысл такого заявления, тем более непонятного, что о государстве, как о машине, мы находим мно­гочисленные высказывания у классиков марксизма. Так, Ленин, например, говорит: «Государство — это есть машина для под-

держания господства одного класса над другим»'. Товарищ Сталин говорит: «Государство есть машина в руках господствую­щего класса для подавления сопротивления своих классовых противников»^{[398] [399].}

Сам проф. Гурвич припоминает, что Ленин в одной из своих работ писал о государстве как о «дубинке». Но если можно госу­дарство назвать «дубинкой», то почему нельзя его назвать маши­ной, тем более, что как мы видели, оно в действительности так и называется?

Повторяю, т. Гурвич не разъяснил всего смысла своего заявления, но оно наводит на мысль, что отрицание такого факта как то, что государство есть машина в руках господствующего класса, свидетельствует о путаном представлении о природе го­сударства и его роли в истории борьбы классов.

Ні Ні *

В разделе учебника, посвященном вопросу о физических и юридических лицах, т. Денисов на странице 207 указывает на то, что «сторонники психологической школы права считают,' что субъектом права могут быть и всевозможные пр ед став ле- н и я личного характера, поскольку им приписываются права и обязанности».

«С этой точки зрения, — продолжает т. Денисов свою харак­теристику школы, —субъектами права могут быть животные, сверхестественные существа, покойники и т. п.».

Тов. Денисов подчеркивает ошибочность этого взгляда в изо­бражении правовых отношений не как общественных отношений сторон, которые связаны с государством, а как определенного индивидуально-психического состояния. Но такое рассуждение вызывает недоумение. Конечно, психологическая школа заслу­живает разоблачения. Но позволительно спросить автора: о каком индивидуально-психическом состоянии он говорит, указывая на сверхестественные существа и покойников? Если послушать т. Денисова, то порочность психологической школы сводится лишь к тому, что она правовое отношение изображает не как общественное отношение, а как определенное индивидуально­психическое состояние. Это звучит, разумеется, курьезно, когда такое рассуждение допускается в отношении таких «субъектов права», как «сверхестественные существа и покойники».

В одном из параграфов своего учебника т. Денисов говорит о правосознании. В общем он говорит об этом правильно. Но по­чему в книге не нашлось места для учения о социалистическом правосознании? Нельзя же, разумеется, удовлетвориться разъ­яснением в 2—3 строчках, что формула «революционное право-

сознание» была заменена более точной — «социалистическое правосознание» и эта формула показывает, как юворнт тов. Денисов, что «в данном случае речь идет о правосознании грудя­щихся» ’.

Значительным недостатком учебника является то, что весьма важные вопросы, требующие к себе большого и настоящего вни­мания, излагаются бегло и до скаредности скупо. Неудивительно, что от такой скомканности и поверхностности изложения возни­кают ошибки и искажения, и что, следовательно, качество книги как учебного пособия оказывается далеко не на подобающем уровне.

Еще два замечания. В одном месте учебника тов. Денисов утверждает, что «действие каждой нормы продолжается до ее формальной или фактической отмены» ². Это неправильно. Закон действует либо в течение того срока, который установлен самим законодателем, либо до того момента, когда он отменяется зако­нодательной властью. Ни о какой «фактической отмене» дейст­вия закона не может быть речи. Ведь должно быть ясно, что са­мое понятие «фактическая отмена» лишено содержания. Кто имеет право фактически отменить закон? При каких условиях? Когда и в силу каких причин или обстоятельств может иметь место фактическая отмена закона? На эти вопросы учебник ответа не дает, да и не может дать, так как никакого регулиро­вания не может быть там, где все зависит от произвола. Такой принцип, провозглашенный в учебнике тов. Денисова, никак не вяжется с принципом революционной законности.

В учебнике имеется ряд других недостатков, на которых я не останавливаюсь нз-за ограниченного времени. Но и сказанного уже на совещании многими выступавшими в прениях достаточно, чтобы признать необходимость тщательной переработки учеб­ника, в котором собрано немало ценного и полезного учебного материала.

*

На совещании вновь встал вопрос об определении права и, в частности, советского права.

В трудах Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина дано¹ закончен­ное учение о пролетарской революции, о социалистической демократии, о социалистическом государстве рабочих и крестьян, о победе социализма в одной стране, об условиях перехода от социализма к коммунизму. Эти решенные марксизмом-лениниз­мом великие проблемы выдвигают перед советской наукой права ряд крупных задач по разработке правовых вопросов.

Важнейшей из них является построение отдельных правовых дисциплин в соответствии с принципами марксистско-ленинской

' А. И. Денисов, Цит. мс.кст учебника, стр. 189. ² 'Г а м ж с, стр. 195.

методологии права. Это касается всех правовых дисциплин — от государственного и международного права до судебного права, от гражданского права до криминалистики. Это — трудная за­дача. Она сводится по существу к теоретической переработке на базе марксизма-ленинизма, на базе марксистско-ленинской общей методологии, и методологии права, в частности, всех основных положений, на которые опираются эти дисциплины, т. е., иначе говоря, всех дисциплин в целом. Такую работу нельзя выполнить без преодоления пережитков буржуазного юридического миро­воззрения, без очистки берущимися за эту ответственную работу собственного сознания от пережитков капитализма и всех тех идеологических вывертов и извращений, которые вырастают на почве буржуазных идеологий. Здесь большую роль играют боль­шевистская критика и самокритика. Эта задача может быть ре­шена не кабинетным путем, не в тихих и удаленных от жизнен­ного шума условиях. Опа решается в условиях борьбы с идеоло­гическими противниками, борьбы со всеми препятствиями, стоящими на пути осуществления социалистических принципов, в отражении нападений и еще больше — в атаках против соби­рающихся напасть.

Советское право занимает передовые позиции в борьбе с клстсеовымн противниками. Наши противники сейчас усилили атаки против советского нрава. Это отчетливо видно по высту­плениям буржуазных ученых-юристов и юристов-практиков, а также буржуазной, не только специально юридической, но и общей печати. Нельзя считать случайным явлением опубликова­ние в английской газете «Таймс» статьи под заглавием: «Законы наций. Столкновение с советскими принципами. Вызов установ­ленному порядку». В этой статье протаскивается мыслишка о том, что советское право отличается от права других «цивилизован­ных» государств. В ней говорится, что советские авторы дошли до утверждений, что социалистические государства, во главе с Россией, являются единственными, настоящими представите­лями таких принципов, как правосудие, равенство и независи­мость. «Эта смелая доктрина,-—говорится в статье, — несо­мненно, утверждается искренне». Но, говорится далее в статье, при этом невольно вспоминается подобная же претензия на моно­полию правосудия, выдвигавшаяся в свое время апологетами на­ционал-социалистической теории международного- права-.

Мы не будем особо останавливаться на этом клеветническом заявлении. Оно бьет, разумеется, мимо цели, но оно характерно, как показатель направления современной юридической мысли некоторых представителей капиталистических стран.

Е этой статье констатируется расхождение «западных» и «со­ветских» взглядов на всю прироДу права. Статья заявляет, что для западного юриста право должно определяться величайшей беспристрастностью и применяться ко всем безраздельно п чп- без этих минимальных требований западный юрист вообще, п

He наделяет право какими-либо определенными целями и ф\на­циям н.

«Не гаков советский юрист, — развязно заявляет автор поп статьи, — для него право, выражающее, как он полагает, волю правящего класса, существует для целей сохранения, усиления и развития таких общественных отношений и порядков, которые выгодны и желательны правящему классу». Кое-как пересказав содержание нашего определения права и назвав при этом в ка­честве источника мою работу, автор статьи возражает против определения, он недоволен им; он рвет и мечет против такого определения, расходящегося с понятиями «цивилизованных на­родов», он порицает это определение, поскольку в нем выра­жаются, по словам автора, «авторитарные взгляды на право как инструмент, служащий интересам только одного класса в госу­дарстве».

Таким образом, «Таймс» и его юристы недовольны нашим опре­делением права. В своем выступлении на совещании т. Сталь- гевич заявил, что он тоже недоволен этим определением, хотя в отличие от «Таймса» не назвал моей фамилии.

Я не имел удовольствия слушать его выступление, но озна­комился с ним по стенограмме, кажется, впрочем, неправленной. Поэтому за неточности я не могу нести ответственности. Чем недоволен Стальгевич в определении права, которое было выра­ботано коллективными усилиями совещания юристов в 1938 г. и которое, таким образом, неправильно приписывается мне?

По т. Стальгевичу, наше определение — нормативно, ибо оно сводит право к нормам права, оно, кроме того, не дает объясне­ния социально-экономических причин права; оно метафизически отрывается от государства, в нем не выявляется руководящая роль партии в Советском государстве, правовые нормы превра­щаются в средства юридической формалистики. Чтобы не пока­залось, что этих пороков мало, т. Стальгевич добавляет еще два: это определение — одностороннее и имеет десятилетнюю давность.

Кажется, кто-то спросил т. Стальгевича, как он определяет право? Кажется, т. Стальгевич не расслышал этого вопроса. По крайней мере, он на него не ответил. Может быть, уместно было бы повторить этот вопрос и дать возможность т. Стальгевичу от­ветить? Ведь можно полагать, что 10-летняя давность этого опре­деления — достаточный срок для того, чтобы т. Стальгевич про­думал этот вопрос, как подобает серьезному ученому, и открыл, наконец, свой секрет правильного марксистского понимания права. Впрочем, эти надежды тщетны. За эти десять лет т. Стальгевич, к сожалению, не открыл своей Америки.

Он в общем повторил то самое, что пытался защитить десять лет назад на первом совещании, но что ему защитить не удалось, и, больше того, — от чего он тогда торжественно отказался.

Приведу следующее заявление т. Стальгевича по поводу определения права, сделанное им в 1938 г. «Не имея права по

существу изменить стенограмму своего выступления, считаю необходимым заявить, что после обсуждения на совещании с определением права тов. Вышинского я целиком и пол­ностью согласен. Одновременно я целиком и полностью отвергаю обвинение меня в продолжении «теоретической линии» Стучки, равно как и в отождествлении права и экономики. Рабо­та совещания, в частности критика моего выступления тов. Вы­шинским, помогли мне освободиться от остатков отдельных преж­них ошибочных положений»

Тов. Стальгевич, выступая на указанном совещании в каче­стве представителя Всесоюзного института юридических наук, сделал несколько заявлений, а именно:

1. «В определении тов. Вышинского с особой силой подчерк­нута роль закона, роль юридических норм, правил поведения, из­данных и охраняемых государственной властью. Вопрос о законе и его роли должен быть поставлен особенно резко».

2. «Сильной стороной определения права тов. Вышинского является именно то, что вопрос о законе поставлен особенно четко. Я считаю совершенно правильным определение, рассматриваю­щее право как систему норм, т. е. законов, определенных правил поведения и положений, изданных и охраняемых органами госу­дарственной власти» ^{[400] [401].}

А сейчас т. Стальгевич, указывает на то, что определение права, выработанное в 1938 г. —■ нормативно.

В самом деле, может быть определение права, данное в 1938 г. плохо, не годится? В 1938 г. я защищал это определение, но предупреждал, что оно является предварительным и что, вероятно, в него потребуется внести те или иные поправки. Я не исключаю это и сейчас, и в дальнейшем. Известно, что опыт — лучший учитель, что теория является не чем иным, как обобще­нием опыта. Напомню, что, говоря о значении теории для проле­тарского движения, товарищ Сталин писал: «Теория есть опыт рабочего движения всех стран, взятый в его общем виде»^[402]. Вполне естественно, что накопленный Советским государством за эти десять лет опыт социалистического строительства может потребовать внесения изменений в отдельные положения и в об­ласти теории права. Мы, советские юристы, за последние 10 лег приобрели немало опыта в борьбе за принципы советского социа­листического права и на внешнеполитической арене.

В этой борьбе мы проверяем свои идеологические позиции, свое теоретическое оружие, причем проверяем это на решении

Практических вопросов, распутывая политические > оп.і, а Не­редко и разрубая их при помощи нашего замечи тельного и па­дежного методологического оружия.

И в свете этого опыта мне представляется оправданным утверждение, что те, кто квалифицирует определение права, дан­ное Институтом права и первым Всесоюзным совещанием науч­ных работников права, как нормативизм, неправильно представ­ляют себе, что такое нормативизм. Были попытки противопоста­вить это определение другому, например, определить право как систему общественных отношений, как форму производственных отношений, как правопорядок и т. д. Тех, кто отвергает такие определения, кто. говорит о праве, как о совокупности правил поведения со всеми атрибутами определения 1938 г., обзывают нормативистами. Но следует только обратиться к тем ученым, которые действительно являются нормативистами, — Дюги, Штамлеру, Кельзену и многим другим, чтобы убедиться, что яр­лык нормативизма приклеивается авторам нашего определения без всякого основания — по невежеству или по недобросовест­ности. В самом деле, что характерно для нормативизма? То, что, определяя право как совокупность норм, нормативне™ представ­ляют себе цормы права как нечто замкнутое в себе, пытаются объяснять эти нормы не общественно-производственными отно­шениями, не международными условиями, а исходя из самих норм. Нормативне™ рассматривают самое государство как «единство внутреннего смысла правовых положений», как выражение «со­циальной солидарности». Они отрицают, что право является вы­ражением воли господствующих в обществе классов, не видят и не признают того, что юридические законы черпают свое содер­жание в определенных экономических или производственных условиях, господствующих в обществе.

Определение права Институтом права исходит из того, что характер общественных отношений определяется производством я обменом и что право есть регулятор этих отношений, что в праве выражаются отношения господства и подчинения. Определение Института права показывает право как творческое начало в борьбе за новый социалистический строй, идеологически воору­жает борцов за социализм. Оно не имеет ничего общего с нор­мативизмом, если не считать содержащееся в нем одно упомина­ние норм. Но такая вульгаризация была бы непростительна. На­помню, что В. И. Ленин в работе «Государство и революция», в главе пятой, посвященной вопросу о фазах коммунистического общества, подчеркивает, что не впадая в утопизм, нельзя думать, что, свергнув капитализм в первой фазе коммунизма, люди сразу начнут работать на общество без всяких норм права. Развивая идеи Маркса, Ленин говорит, что «и экономических предпосылок такой перемены отмена капитализма не дает сразу». И дальше: «а других норм, кроме «буржуазного права», нет. И постольку остается еще необходимость в государстве, которое

бы, охраняя общую собственность на средства производства, охраняло равенство труда и равенство дележа продукта»¹.

Таким образом, 'Маркс и Ленин говорят о нормах права, ко­торые регулируют «работу на общество» и без которых нельзя обойтись в первой фазе коммунизма. Нетрудно понять, что одно упоминание в. определении о нормах и одно определение права как совокупности норм, выражающих волю господствующего клас­са, обусловленную материальными условиями его существования, не дают никакого основания для того, чтобы усмотреть в этом определении нормативизм. Не входя в дальнейшие подробности, достаточно просто обратить внимание на то, что определение, о котором идет речь, ни в чем не расходится с определением права, данным основоположниками марксизма-ленинизма¹.

В «Святом Максе» можно прочесть: «...господствующие при этих отношениях индивиды должны конституировать свою силу в виде государства, они должны придать своей воле, об­условленной данными определенными отношениями, всеобщее выражение в виде государственной воли, в виде закона, — вы­ражение, содержание которого всегда дается отношениями этого класса, как это особенно ясно доказывает частное и уголовное право. Подобно тому как от их идеалистической воли или произ­вола не зависит тяжесть их тел, так от них не зависит и то, что они проводят свою собственную волю в форме закона, делая ее в то же время независимой от личного произвола каждого отдельного индивида среди них... Выражение этой волн, обусло­вленной их общими интересами, есть закон» ².

В «Манифесте Коммунистической партии» Маркс н Энгельс, характеризуя буржуазное право, писали: «...ваше право есть лишь возведенная в закон воля вашего класса, воля, содержание которой определяется материальными условиями жизни вашего класса» ³.

Именно это основное марксистско-ленинское положение и вы­ражено в рассматриваемой форме нашего определения. Закон— |

есть форма, в которой выражается воля господствующего класса.

Право — это не один закон, а вся сумма или вся совокупность законов.

Так обстоит дело с одним из наиболее важных вопросов — определением права. Ясно, что, в нем нет и следа нормативизма, если не извращать этого понятия.

В этой связи я хотел бы указать па недостаток макетов учеб­ников Института права и т. Денисова, который является харак­терным для обоих. Авторы учебников ие идут дальше материала, имеющего давность в 20¹—30 лег. Так, говоря, например, о нор­мативизме и критикуя его, они ограничиваются повторением, как

¹ Ленин, Соч., т. XXI, етр. 435.

⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. IV, стр. 311.

³ К- Маркси Ф. Энгельс, Манифест Коммунистической портои, Госполитиздат, 1948, стр. 73.

правило, давно известных вещей о том, что юридический норма­тивизм является одной из форм неокантиантства утверждающего, что право — это норма должного, как область чистого должен­ствования и т. д. Даже, ссылаясь на Кельзена, авторы обходят его последние работы, как, например, «Чистую теорию права и аналитической юриспруденции», опубликованную в «Гарвард Лоу Ревью» в 1941 г. Г Между тем, эта работа весьма интересна с точки зрения характеристики современного нормативизма. Она бросает свет на современное направление буржуазного права и науки права, отстающей, .впрочем, от юридической практики. Господствующее направление в лагере англо-американских юри­стов, которые целиком выполняют заказ своих хозяев, характе­ризуется сейчас попытками прикрыть трескучими фразами о «прогрессивном развитии права», о справедливости, равенстве, об основных правах человека и т. д. грубейшие нарушения демо­кратических прав и гражданских свобод. Со страниц новейших теоретических работ юристов в капиталистических странах не­сется, по существу, призыв юридически обосновать вопиющие на­рушения права, — в частности международного права. Междуна­родное право ставят на службу юридической казуистике, которая облегчила бы при помощи всяких ухищрений возможность осво­бодиться от выполнения обязательств, принятых на себя по тем или другим международным договорам и соглашениям, кажу­щимся заправилам капиталистического права неудобными. В качестве примера можно было бы напомнить историю с обра­щением Генеральной Ассамблеи ООН в Международный суд за истолкованием ст. 4-й Устава ООН. Вся эта история затеяна с одной целью — использовать свое большинство в Международном суде в узкогрупповых политических целях, в целях обеспечить прием в ООН одних государств (например, Ирландии, Португа­лии) и отказ в приеме других‘(Болгарии, Румынии и др.).

Не случайно нормативисты всячески стараются свести раз­решение или урегулирование разногласий в международной сфере к разрешению и урегулированию различных политических контроверз, навязывая, при помощи всяких манипуляций отвле­ченно-юридического характера с юридическими нормами («ч и- ста я теория права») решения, выгодные сплотившемуся в ООН большинству, не считающемуся с национальным!! интересами не входящих в их блок государств.

Перед лицом таких фактов советские юристы-теоретики дол­жны удесятерить свои усилия. Нам нужно и дальше работать над важными проблемами науки права, остающимися еще нераз­работанными. Нам необходимо ликвидировать еще имеющееся отставание нашей советской науки права и ответить на многие вопросы, возникающие в любой отрасли советского социзлистп-

¹ Hans К а I г, с a, The pure theory of law and analytic,al jurisprudence, I! , ]\'ti'd law l’o\icw\ XowoirbiT. I f)4!.

ческого нрава—права молодого, как молодо само наше государ­ство, права, играющего ответственнейшую роль в укреплении социализма, в борьбе за коммунизм. У нас немало слабых мест. Это нужно прежде всего сказать о нашем международном праве, где нас ожидает непочатый край работы.

Но мы имеем руководящие указания нашей партии о задачах в области юридического образования и юридической науки. Мы имеем могучее методологическое оружие — научную теорию Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Мы работаем и боремся под руководством партии Ленина — Сталина, под руководством нашего гениального учителя и вождя товарища Сталина. И по­этому мы полны сил и уверенности в успехе нашей работы и нашего великого дела.